Из лечебных учреждений с началом антисемитской кампании евреев вычищали не намного усерднее, чем из учреждений прочих и промышленных предприятий. Но усерднее. Процент евреев в медицине к началу пятидесятых был выше, чем в партийно-государственных структурах, в культуре, науке, образовании, прессе и в индустрии. Скажем, в клинике Института лечебного питания Академии меднаук из 43 руководящих и ведущих научных должностей 36 принадлежали евреям. Где подобное абсолютное доминирование врачей-евреев имело место быть, там шло интенсивное от них освобождение. Полковнику Щадову как дирижеру кампании, казалось бы, следовало лишь равнодушно наблюдать за соблюдением пропорций в увольнении евреев разных профессий. Но он не ровно дышал при упоминании врачей-евреев высокой квалификации — по \ичной сугубо причине.
В башку полковнику втемяшилось, что самые идейно элизкие ему истинно русские политики Щербаков и Жданов покинули сей мир не по божественному, а по дьяволь-:кому предначертанию — не своей смертью умерли. Да, 4 м приходилось с жутким напряжением сил вкалывать и: трашные нервотрепки переносить. Но Молотову, который эыл на шесть лет старше Жданова, и Кагановичу, который годился на два года раньше Щербакова, жилось не слаще. 1ризнаков природной или болезнетворной хилости ни у кого из четверых не наблюдалось — каждый из них в составе высшего руководства страны демонстрировал равную примерно высокую работоспособность. Но Щербаков лег в могилу в 44 года, Жданов — в 52, а Молотов и Каганович на стыке сороковых-пятидесятых праздновали очередные дни рождения в полном здравии.
Все четверо политиков пользовались одинаково комфортными курортами и услугами одной и той же привилегированной, доступной только главным персонам власти Кремлевской больницы, где солировали врачи-евреи. Так не по-разному ли они лечили русских националистов Щербакова со Ждановым и мужа еврейки Молотова и еврея Кагановича?
Вопросом этим полковник Щадов сам себя напряг и, как бы между прочим, в рамках общей антисемитской кампании тщился себе самому на него ответить. Версия полковника об избирательном врачебном вредительстве в Кремлевке была чисто умозрительной. До того, как из крупнейшего учебного и научно-исследовательского центра Москвы — 2-го мединститута имени Сталина не вычистили академика-еврея и пять его соплеменников-про- фессоров.
В профессорской пятерке фигурировал товарищ Этин- гер, запомнившийся Щадову в связи с делом Еврейского антифашистского комитета. В офис ЕАК на Кропоткинской улице Этингер регулярно наведывался, читал поступавшие туда иностранные издания, слушал там передачи западных радиостанций и считал себя должным сметь свое суждение иметь по разным аспектам политики Советского государства. Ратовал он и за то, чтоб добиться от правительства передачи Крыма под Еврейскую Республику. Этингера можно было отправлять в тюрьму вместе с покушавшимися на территориальную целостность страны активистами ЕАК. Но, поскольку уволенный из 2-го мединститута профессор частенько приглашался как консультант в Кремлевскую больницу, полковник Щадов притормозил его арест: надо понаблюдать за ним и прослушать его беседы с друзьями-приятелями.
В записанных разговорах Этингера полковник Щадов запал на оброненное профессором-евреем словосочетание: "Щербаков — главный организатор и вдохновитель государственного антисемитизма в СССР". Как любопытно! Секретаря ЦК, руководителя Москвы и Московской области, заместителя Сталина по наркомату обороны, начальника Политуправления армии и Совинформбюро Щербакова профессор Этингер считал творцом бед своих соплеменников, ненавидел его, и он же выдавал рекомендации — как Щербакова лечить.
На допросах в тюрьме на Лубянке Этингер отмел все предъявленные обвинения. Тогда его перевели в Лефортовскую тюрьму, в сырую камеру, куда нагнетался холодный январский воздух. Померзнув, профессор назвал полтора десятка маститых евреев-врачей, которые возглавляли больницы и клиники, кафедры и лаборатории в мединститутах и которые, как и он, заражены были недовольством властью и распространяли клевету на Советское государство. Все разоблаченные в Лефортове поплатились должностями, а кое-кто их них — свободой. Этингер же продолжил сотрудничать со следователями и сознался, что "в силу ненависти к Щербакову задался целью сократить его жизнь путем назначения ему увеличенной или уменьшенной дозировки лекарств".
За признанием Этингера последовал арест завкабинетом диагностики Кремлевской больницы — еврейки Кар- пай. Она лично снимала электрокардиограммы у Щербакова и Жданова, лично контролировала состояние их пламенных сердец, и поскольку они оба скончались от проблем с сердечнососудистой системой, то ей предстояло лично объясниться в тюрьме на Лубянке: не по ее ли заведомо ложным диагнозам Щербакова и Жданова уморили неправильным лечением?