Кремлевский Папа

-Ты готова сподличать, не сознаться? Старшина т

ак отоварит тебя, что не забудешь

!

Куда едешь? Где живешь?

– Я ничего не знаю и не помню!

– Хватит

придуриваться! У нас тут и прищучить могут! Ты не знаешь, что такое допрос с прищучиванием?

Не знаешь? Так вот узнаешь! Старшина из тебя душу вытряхнет, но язык развяжет! Я тебе по-доброму советуют сознаться. Если что и было где-то… Все мы грешные… Начальник у нас хороший, простит. Он одних убийц не прощает. Иногда даже денег на дорогу

даём… Есть какие-нибудь жалобы или просьбы? Г

овори!

– Не знаю.

– Вот затвердила себе:

«не знаю, не помню», а

ты узнай, вспомни, сознайся, куда едешь, откуда родом, как фамилия, и тогда езжай на все четыре стороны – никто тебя пальцем не тронет. Откуда родом?

– Не помню.

– Почему у тебя на теле синяки и ссадины? Тебя били? Кто? Г

овори!

Странница молчала.

– Показала что-нибудь? – спросил старшина.

–

Документов у неё нет, ничего нет. хитрит, прикидывается дурой, а на самом деле, может, из воровской шайки, недавно вон магазин обчистили…

Старшина начал писать что-то в итоговом журнале, видимо, для отчета, а Мокшанцева шарила взглядом странницу, вонзаясь мысленно внутрь себя, в собственное бессилие.

– Нутром чую, – сказала она

, – за ней тянется дело! И птица, видать, высокого полета…

Маскируется…

-

Разберемся! Она у нас запляшет!..

К странной женщине на какое-то время потеряли интерес, она вернулась в с

вой укромный уголок продолжать тихое и безропотное прозябание. Б

родяги её не принимали, но и не трогали. И

жила она, как никому не нужное, отринутое от мира существо.

Город в своей измочаленной судьбе всего насмотрелся, н

о такую обжигающего красоту и нищенскую муку видел впервые. Странница изматывала всех сомнениями и догадками, потому что жила своей какой-то замкнутой, может быть, ужасной

тайной – то ли перед кем-то каялась, то ли кому-то мстила. Е

ё воспринимали, как случайно заблудившуюся из иного, неизвестного мира. Она поражала, удивляла, захватывала воображение и чувства, симпа

тии своей необыкновенной внешностью.

Густые в

олосы, с иссиня- чёрным отливом, прядями ниспадали на плечи, струились и та

яли. И яблочный,

белого налива, цвет лица, и счастливо

унаследованный точеный нос, и небесной лазури глаза, и вишнёвый бантик губ, и темные

дуги бровей – всё было кстати, к делу, прибавляло миловидности. Дай ей на руки младенца – и вот вам

Мадонна иконной красоты. Она будто явилась из

обжигающей песни: «Очарована, околдована… Словно с темного неба сошедшая…»