Кремль. У

Он бежал, в теле его виделась необычайная легкость. И. П. Лопта увидал овраг с крутыми склонами, и по нему стремился осенний ручей. И. П. Лопта не предвидел осины. Афанас-Царевич остановился на краю оврага, и осина блистала своими влажными с пушистой подкладкой листьями, необычайно желтыми, ехидными и мертвыми, она упала, ни один сук не мог бы выдержать его тела, и сучья ее тоже, наверное, поднялись бы кверху, но она легла поперек оврага, Афанас-Царевич кинулся на нее, закинул петлю.

И. П. Лопта тоже кинулся за ним, но поскользнулся и упал в овраг. Когда он встал, осина закрывала от него небо, и большое тело трепетало и билось среди желтых и осыпающихся листьев. И. П. Лопта стал карабкаться по склону. Он слышал топот коня и свист проносящегося мимо Измаила-азиатца, который рыскает и чует смерть, но он упал и покатился по оврагу. Он ослаб. Он наконец вскарабкался. Ему важно было, чтобы над телом Афанаса-Царевича не надругался азиатец. Он прошел по осине.

Он поднял с трудом тело и грыз веревку, так как с ним ничего не было, кроме банки с червями, он высыпал червей и перепилил консервной банкой веревку. Тело тяжело рухнуло в овраг. Он прыгнул за ним. Он лежал среди червей, ползавших по нему.

Измаил носился по лесу, и весь лес наполнен был его голосом. Лопта послушал сердце Афанаса, оно не билось. Он стал рыть пальцами легкую и сырую землю, и количество червей прибавилось еще больше. Он не хотел, чтобы тело было обнаружено Измаилом, он не хотел, чтобы Агафья копала ему могилу и хоронила.

Он не даст. Он услышал голоса рабочих. Возглас:

— Сабанеев с медведями, начиналось, стало быть, гулянье!

Он заплакал. Лопухи раздвинулись. Раздались крики разбегавшихся рабочих. Хорошо бы ему иметь лапы медведя и его силу. Показался огромный медведь с перевязанной мордой и с цепью на шее. Крики погонщиков и улюлюканье мальчишек слышались за ним. Медведь, гремя цепью, стал работать. Он греб быстро, И. П. Лопта пытался было помогать ему, но скоро отстал. Медведь раскидывал землю, цепь мешала ему, он ее мотал, и И. П. Лопта стал держать ему цепь. Он уже слышал голос Измаила:

— Умри, последний русский дурак, последний счастливый обыватель, умри, твои братья и сестры ослепили моего отца, месть моя пройдет по тебе, и счастлив ты, что нет у тебя потомства и что Агафья отказалась поцеловать твой гноящийся рот!

И. П. Лопта очнулся, холм был сготовлен, он кончил работу, медведь исчез в лопухах, и он закидал могилу листьями лопухов и вышел из оврага, чтобы подъехавший Измаил не догадался, он сделал непристойный жест и оправился. Измаил смотрел на сломленную осину, на ее желтые листья, сыплющиеся в овраг, как водопад-листопад. Конь его настороженно смотрел, поводя твердыми и крошечными ушами.

V

Клавдия тоже пришла в лес. Измаил повернулся. Ему хотелось перед тем, как его примут у сына, похвастаться портретом Агафьи. Она сказала, что идет к кузнецам искать бойцов. Она выбирала кого получше. Ей стало скучно. Вавилов раздражал ее, она искала человека, он был однообразен, его не слушали.

Измаил увидал, что Клавдия идет по тропинке, осторожно и весело, с любопытством смотря на рощу. Она стояла около коня, он видел ее груди, от которых, казалось, шел пар, и игла с сосны упала на них. Измаил (…) показал ей берестянку, у сына ее украли, он очень горюет, Е. Чаев быстро ему накидал [новую]. Он сказал:

— Игла упала.

И она ответила величественно:

— Пусть ее.

Эта величественность поразила больше всего Измаила. Он сидел с трудом. Мокрый повод скользнул у него из рук.

— Коня отдам за иглу! — воскликнул он.

Она спокойно сказала:

— Когда твой сын оправится достаточно для того, то спроси его, не отдал ли он уже твоего коня Еваресту Чаеву за тот быстро накиданный портрет Агафьи, не есть ли второй знак того и то, что он у тебя не взял денег?

— Нет, не взял, — ошалело сказал Измаил. — Так вот. Сын мой не может продать коня, невозможно.

— И, кроме того, ты обещал думать только об одном, чтобы мстить за отца, а о чем же думаешь ты, думаешь ли ты о народе!

— Разве мой народ без меня не обойдется и не обойдется ли мой отец? Я сейчас думаю о том, что ты хорошо умеешь делать, и о том, что ты отказала сделать со мной в Карпатах.

— Разве мы там с тобой встречались? Ко мне много приходило. Карпаты — это столовая.

— Карпаты — это война.

— Женщины твоей родины ничего не стоят, видно, если ты на войне, думаешь, встречал меня.

— Карпаты — это империалистическая война, женщина, и женщины моей родины действительно ничего не стоят.

Он сильно возжелал. Она взяла его шашку:

— Грязная, плюнь и вытри, я ее хочу приложить к щеке и узнать, остра ли.

Он плюнул. Она взяла шашку в руки:

— Я буду играть, пока ты слазишь с коня.

Он соскочил быстро:

— Скажи, как быстро, значит, тебе не мешает сильное твое желание.

Она добавила:

— Я не рассчитывала, что так быстро, и любопытство еще не разгорелось во мне. Отдай мне подаренную тебе миниатюру.

Он отдал. Она посмотрела на осину, пошевелилась и кинула ему миниатюру.

— Застегнись, старый дурак, и опомнись!

Она ударила саблей коня. Конь отпрыгнул и понесся.

Она побежала: