Кремль. У

Е. Чаев, увидав экскурсию, собрал свои убогие краски и быстро ушел из собора. Профессор подумал, что Е. Чаев не желает встречаться с рабочими. И это обеспокоило профессора: профессор опасался фанатиков. До прихода экскурсии он разговаривал с Е. Чаевым, отказал тому в ночлеге, и тот, вместо того, чтоб обидеться, внезапно показал профессору свои копии с фресок и спросил — религиозен ли он. Профессор подумал, что тот своеобразно спрашивает его о таланте, и сказал: «Талант нынче, молодой человек, дело смутное», на что Е. Чаев опять спросил о религиозности и добавил, что она должна чувствоваться в копиях, и тут же задал вопрос о религиозности профессора, на что профессор не пожелал ответить.

Профессор З. Ф. Черепахин нервно бежал впереди экскурсии, то и дело оглядываясь испытующе на Вавилова. Вавилов больше смотрел в пол и, видимо, мало интересовался кремлевскими прославленными древностями. Узбек в халате и в галошах догнал профессора и спросил у него ломаным языком и шепотом, в котором же доме живет кремлевская девка, и второй раз в этот день профессор нелестно для себя умолчал. Профессор показал митрополичьи покои, ризницы монастыря, трапезные и затем опять вернул их в собор Петра Митрополита.

Собор обильно украшен золотом и деревянными скульптурами, снизу доверху весь собор покрыт фресками. Сверху на них смотрело огромное лицо Христа. Бабочка, невесть как попавшая под купол, заинтересовала рабочих. Она, белая и прозрачная, кружилась подле самых глаз Христа. Профессор объяснял, насколько хитро устроено освещение, что хотя окна и малы, но всегда, в любой час дня, в соборе солнце. Рабочие слушали смутно, кто-то широко потянулся, молодайка подошла к мощам, перекрестилась, над ней засмеялись, она отошла обиженная, а затем и быстро покинула экскурсию. Профессор обещал показать прославленный ужгинский звон, известный даже Европе, но, к сожалению, звонарь заболел. Лучшим соборным звонарем числился Колыван Петров, один из знаменитых «пяти-петров» Мануфактур. Раньше он долго звонил в церкви при Мануфактурах, а перед самой революцией был приглашен митрополитом в Кремль. Здесь ему передали звонарные ключи, и митрополит благословил его, а прослушав, одобрил.

Колыван Семеныч в собор заходил редко, он, торопливо получив благословение, поднимался на звонницу. Он часто звонил для экскурсий, отчасти побуждаемый жадностью к плате, отчасти и влекомый честолюбием: ему нравилось, когда про него говорили, что это последний русский звонарь. Узнав, что рабочие Мануфактур собираются слушать его, он отказался звонить; профессор сам написал ему записку, и он сам тоже ответил запиской: «Ей-богу захворал».

Профессор показал им еще подвалы, многие бывали здесь в детстве, он им перевел легкомысленную надпись на камне епископа Варлаама; некоторые посмеялись, а один молодой сказал любовно: «Озорник». Они закончили экскурсию прудом, в котором разводили для митрополита и князя легендарных карасей, и молодой, назвавший Варлаама озорником, сказал: «Вот теперь Вавилов для нашего клуба разведет карасей». Вавилову было приятно слушать это первое веселое и слегка любовное слово про него, а клуб, точно, находился в парке среди запущенных, когда-то называвшихся Императорскими, а теперь совсем безыменных прудов.

Лицо у профессора пылало, веселело, и рабочим, видно, тяжело было на него смотреть, они, наверно, думали, что обилие обладаемых им знаний придает ему веселье. Профессор развел руками, вытер пот со лба и сказал:

— Я прошу вас, товарищи, поддержать мое начинание, а именно: вот вам мой доклад, сейчас идут перевыборы Советов, и, по всей видимости, Кремль потеряет принадлежащий ему уезд. В своем докладе я излагаю новому составу Совета мое предложение о том, чтобы из Кремля устроить музей общесоюзного значения.

Экскурсия была польщена и растрогана. Профессор З. Ф. Черепахин передал доклад Вавилову и добавил, что если потребуется, то он, профессор, сам приедет защищать свой доклад и свои предложения. Он пожал руки всем экскурсантам и заметил, что узбек, спрашивавший его о девке, — исчез. Профессор подумал: к чему узбеку осматривать русские древности, но тотчас же устыдился националистической своей мысли и еще раз попрощался, сняв шапочку. Спускаясь через Девичьи ворота к Волге, чтобы искупаться, экскурсанты заговорили о Мустафе, и многие пожелали повидать Агафью и человека-богомаза, который приехал на медведе. Кремль им не понравился, себя они чувствовали изнуренными; экскурсия не удалась, и целую неделю мальчишки кричали Вавилову: «Музеец, рыжий!»

VI

Е. М. Чаев отдыхал на лавочке, неподалеку от дома И. П. Лопты. Он видел, как спускалась к реке Агафья. Он думал, какую б ему все-таки найти специальность и что и по какому вопросу подчитать. Он чувствовал, что на въезде в Кремль можно отлично нажиться, но как и кому нужен его чудесный въезд? Даже водитель медведей А. Сабанеев, и тот обиделся и не желал разговаривать! Е. Чаева злили бестолковые люди, увивавшиеся у юбок Агафьи!