Крейсера

– Объявляю всем вам волю его императорского величества, которая да будет для всех нас священна… Кто может, тот прорвется, – подлинные слова Витгефта, вошедшие в протокол. – При аварийных ситуациях никого не ждать. При гибели кораблей никого не спасать, чтобы не задерживать общее движение эскадры… При сильном сопротивлении противника на генеральном курсе к Владивостоку разрешается отойти в порты нейтральных государств, даже если это грозит интернированием и разоружением. Но, – заключил Витгефт уже твердым голосом, входя в главную роль этого чудовищного спектакля, – ни в коем случае обратно в Порт-Артур никому не возвращаться…

В порту горели цистерны с машинным маслом, черный ядовитый дым окутывал эскадру, из этого непроницаемого облака русские броненосцы ритмично выплескивали струи ответных залпов, громя перекидным огнем – через горы! – батареи противника… «Пересвет» дважды вздрогнул от попаданий, а «Ретвизан» получил пробоину ниже ватерлинии, его низы жадно поглощали забортную воду – тонну за тонной. Но желание сразиться с эскадрою Того было так велико в команде, что эту пробоину на скорую руку залатали железом и деревяшками:

– Где наша не пропадала! Пойдем с заплаткою…

Владивосток казался людям теперь волшебною сказкой, городом надежды и счастья. Правда, находились и скеп–тики:

– В июне уже пробовали, да назад раком пятились. Ничего у нас не получится! Надо дождаться прихода балтийцев Зиновия Рожественского, и тогда можно смело вылезать из этой берлоги… Или мало мы тут пузырей на воде оставили?

– Так лучше пузырь! – отвечали маловерам. – Кто и булькнет, не без этого, на то и жизнь морская… Или лучше в этой могиле вытянуться в стельку да лежать руки по швам?

Адмирал Витгефт заранее попрощался с сыном, который в чине мичмана служил в десантной роте Квантунского экипажа, уже израненный, трижды награжденный за отвагу.

– Прощай, Володя. Может, и не увидимся. Какая б ни была кончина моя, напиши маме, что смерть моя была легкой…

………………………………………………………………………………………

Чем выше положение полководца, тем более удален он от опасности. На флоте иначе: чем выше положение адмирала, тем выше он поднят над мостиком флагмана, открытый для противника в большей степени, нежели его подчиненные, укрытые броней. Генералам не надо ходить в атаки, зато адмиралы ведут корабли сами, обязанные увлекать экипажи своим личным примером, личным бесстрашием. Потому-то солдаты и говорят – нас послали, а матросы говорят – нас повели!

Значит, от личного поведения Витгефта зависит сейчас судьба всей эскадры. Хэйхатиро Того остался с кораблями у Эллиота, распорядившись, чтобы адмирал Камимура не пропустил возле Цусимы владивостокские крейсера.

– Ни в коем случае! – настаивал он.

Камимура не хотел снова расстилать красную циновку.

………………………………………………………………………………………

Свершилось! Наконец-то в Петербурге оценили кавторанга Хлодовского как надо. Скрыдлов поздравил его:

– Вас отзывают с крейсеров в Главный морской штаб, и я от души радуюсь вместе с вами, Николай Николаич. Вас ожидает любимая работа на благо русского флота, о какой вы давно мечтали. Можете сразу заказывать билет до Петербурга.

Хлодовский выглядел респектабельно, при галстуке-бабочке, как у актера, пушистые бакенбарды красиво обрамляли его симпатичное лицо. Он справился с волнением:

– Билет я, конечно, куплю… на пятое, скажем, августа, дабы не лишать себя счастья свершить на «Рюрике» еще один боевой выход. Поверьте, я не могу оставить свой крейсер, когда события у Порт-Артура назревают вроде нарыва.

– Нарыв скоро лопнет, – мрачно ответил Скрыдлов. – А я бы на вашем месте не впадал в крайности этой ли–рики.

– Для меня это не лирика, а вопрос чести…

После выхода в океан на крейсера было страшно смотреть. Вернулись с рыжими, обгоревшими трубами, словно побывали на пожаре. Борта «поседели» от потеков засохшей соли. Палубы осыпало изгарью котлов и сажей. Потрясло достаточно, теперь крейсера нуждались в ремонте. На «Рюрике» потекли холодильники. «Громобой» обнаружил дефекты в рулевом управлении, а на «России» сломался клинкет (задвижка) в паропроводах, отчего из 32 котлов флагмана неожиданно могли отказать сразу четыре котла. Предстояла большая работа. Наконец, просто выспаться, просто погулять – это ведь тоже надо…

Панафидин снова коснулся смычком виолончели!

– Не знаю, что случилось с руками, – жаловался он. – Смычок не идет по грифу, а пальцы словно деревянные…

Вечером он навестил бал в Морском собрании, но танцевать стеснялся, и был даже рад, когда рюриковские бароны Курт Штакельберг и Кесарь Шиллинг залучили его в ресторан. Курляндцы были чудаками порядочными, но ребята славные. Штакельберг делал вид, что он тонкий знаток вин.

– Рекомендую бордо, не знавшее солнца Гароны, или вот этот мускат-люнель, разлитый по бутылкам в Тамбове.

– У меня выбор гораздо лучше, – настаивал гигант Шиллинг, подстриженный ежиком, словно уличный городовой. – Попробуй мадеру из города Кашина, славного святыми угодниками… Заодно блесни перед нами, Сережа! Скажи что-нибудь по-японски.

– Домо аригато, – сказал Панафидин.