В рекордно короткий срок он уже гудел, переваливая скотскую решетку. Я успел перехватить пару глотков, и оттого еще забавнее казалась его паника, торопливый перестук внедорожника по дощатому мосту. Пока я переодевался в чистую рубашку, старичок на полной скорости сделал разворот, и когда я вышел на веранду, задние огни его Внедорожного Аппарата уже растворились в ночи. Я все еще улыбался, когда вошла эта женщина. Волосы у нее снова промокли, прилипли к голове, с них на щеки текла и скапливалась в ключичных ямках вода, но она тоже улыбалась, и на миг мне почудилось, что она вот-вот рассмеется.
– Как перебрались? – спросил я. – Страшно было?
– На переправе – нет. – Она
Потом она вспоминала, что я наклонил голову и уставился на вино, «как угрюмый пес», но это неверно. Прекрасное вино из погребов Дози. Как оно к ней попало, я не ведал, а еще больше удивила очередная перемена в моей гостье: энергия вновь бурлит, сбросила сапоги, роется в ящике, а разрешения хоть спросила? Обнаружила штопор, извлекла пробку, расправила юбку и уселась, скрестив ноги, в кухонное кресло, ухмыляясь до ушей и наблюдая, как я разливаю по бокалам «Девственные холмы».
– Ладно, – сказал я. – Так что произошло?
– Ничего, – ответила она, сверкая глазами, того и гляди, испепелит. – Где ваш брат? Он-то в порядке?
– Спит.
Может, какие-то мрачные видения и промелькнули перед ее мысленным взором – утопший пес, например, – но сдержать свое торжество она не могла.
– По крайней мере, – провозгласила она, поднимая бокал, – мистер Бойлан уверен, что его Лейбовиц – астоящий.
– Жак Лейбовиц?
– Именно.
– У Дози есть картина Жака Лейбовица?
Теперь я понимаю, что ей мое удивление могло показаться притворным, но старый хитрюга Дози ни разу и словом не обмолвился о сокровище. Кому придет в голову искать шедевры на севере Нового Южного Уэльса? А ведь Лейбовиц повинен в том, что я сделался художником. Впервые я увидел «Мсье и мадам Туренбуа» в старших классах школы Бахус-Блата – черно-белую репродукцию в «Основах современного искусства». Я не собирался в этом исповедоваться американке в туфлях «Маноло Бланик», но затаил обиду на Дози: тоже мне, друг, называется.
– Мы даже ни разу не говорили с ним об искусстве, – припомнил я. – Сидели в убогой кухоньке, он там и живет, посреди кип «Мельбурн Эйдж». А
Она приподняла бровь, словно бы намекая: почему нет? Я подарил ему отличные наброски Вомбатной Мухи и Пилюльной Осы с узкой талией, а он присобачил их к холодильнику, блядь, на магнитах! Как я мог догадаться, что он петрит в искусстве?
– Вы приехали страховать картину?
Она громко фыркнула:
– Я похожа на агента?
Я пожал плечами.
Она ответила мне ясным, оценивающим взглядом.
– Можно, я закурю?
Я подвинул ей блюдце, и она напустила в кухню вонючего дыму.
– Мой муж, – заговорила она наконец, – сын второй жены Лейбовица.
Эта женщина меня раздражала, как я уже говорил, но сведения о муже понравились мне еще меньше. Однако имя его матери я знал – икрайне удивился.
– Его мать – Доминик Бруссар?
– Да, – подтвердила она. – Знаете фотографию?
Еще бы не знать – загорелая светловолосая натурщица лежит на незастеленной постели, новорожденный сын у ее груди.
– Мой муж Оливье и есть этот младенец. Он унаследовал droit morale на произведения Лейбовица. – Судя по тону, ей надоело в сотый раз рассказывать одну и ту же историю.
А вот мне очень хотелось послушать, до смерти хотелось. Я рос в Бахус-Блате, штат Виктория, и до шестнадцати лет видел картины только в репродукциях.
– Вы знаете, что это такое?
– Что именно?
– Droit morale.
– Конечно, – сказал я. – Приблизительно.
– Оливье вправе решать, подлинная это работа или подделка. Он подписал сертификат на картину Бойлана. Это его законное право, но кое-какие люди хотят неприятностей, и мы вынуждены защищаться.
– Значит, вы с мужем работаете вместе?
В это ей не захотелось углубляться.
– С картиной мистера Бойлана я знакома очень давно, – продолжала она. – Она аутентична вплоть до цинковых кнопок на подрамнике, но приходится доказывать это снова и снова. Утомительно.
– Вы так хорошо разбираетесь в Лейбовице?
– Так, – отрезала она, и я не сводил с нее глаз, когда она свирепо растирала окурок в блюдце. – Но человек, вроде Бойлана, сильно расстраивается, если ему говорят, что его капиталовложение ненадежно. Он показал картину Оноре Ле Ноэлю, и тот его убедил, будто холст не то чтобы подделка, но близко к этому. Можно еще вина? Денек выдался нелегкий.
Воздержавшись от комментариев, я налил вина, стараясь не показать, какое впечатление на меня произвело запросто упомянутое имя Ле Ноэля – словно он местный трактирщик или хозяин скобяной лавки. Я прекрасно знал, кто он такой. У меня две его книги лежат у изголовья.
– Оноре Ле Ноэль – жалкий шут, – сказала она. – Он состоял любовником Доминик Лейбовиц, если слышали.