Кража

Старый типограф был красив, почему-то весь в крапинках веснушек, все время откидывал серебристую гриву с высокого лба. Рот его был изящен и руки нежны – легко догадаться, что перед нами не простой ремесленник. Не то чтобы я поначалу недооценивал его, но разобраться в этом человеке было непросто, к тому же я не собирался затягивать визит. Но когда лицевые мышцы разболелись от непрерывных любезностей, я потянулся за вторым стаканом скотча. Австралиец я или нет? Чем еще заняться?

Внизу на шоссе уже зажглись фары автомобилей, а мы никак не могли избавиться от мистера Утамаро, и свет, ложившийся на лица прохожих – каждый в своем коконе-жизни, – напомнил мне печальный парад, разрезавший Бахус-Блат надвое воскресным вечером. Я опрокинул еще стопочку – почему бы и нет?

Мистер Утамаро постелил на деревянный стол мягкую серую ткань, выложил пергаментный мешок. Выжидательно поглядывая на Марлену, вытащил вполне заурядную с виду брошюру восемь дюймов на шесть, черно-белую, глянцевую, выцветшую с годами.

– Майкл! – вскрикнула Марлена и потянулась к моей руке, не сводя глаз с брошюры, на обложке которой я увидел – так мне показалось – картину, купленную Дози Бойланом много лет назад. – О! – заворковала Марлена.

Мистер Утамаро поклонился.

– Господи! – сказал я. – Это же «Мсье и мадам Туренбуа».

Мистер Утамаро улыбнулся.

– Нет, нет, ш-ш! – Марлена сильно раскраснеюсь, как пламенеющий осиновый лист. Она ткнула пальцем в название и размеры, единственные понятные слова среди иероглифов. – Другая работа! – сказала она.

Я уже знал, какой верный у нее глаз, но у меня тоже есть глаза, и я вырос с черно-белой репродукцией «Мсье и мадам Туренбуа» на стене.

– Нет, это она.

– Да, дорогой, – она погладила меня по руке, словно извиняясь за этот спор. – Но поменьше. Двадцать восемь на восемнадцать дюймов. Этюд.

После того, как мою собственную картину драли на части невежды, искавшие ее под частью коллажа размером тридцать на двадцать один с половиной дюйм, вряд ли я мог забыть это число.

– Видишь, – продолжала она, – и название здесь: «Tour en bois, quatre – Токарный станок, номер четыре».

Это совпадение несколько обозлило меня, хотя с какой стати – для большой картины художники делают по двадцать набросков. Не такое уж совпадение, но что-то мне было не по шерстке.

– Тур эн буа, – повторил я. – Я знаю, что это значит.

– Ш-ш, милый. Конечно, знаешь. Но посмотри! – Пару белых хлопчатобумажных перчаток моя подруга натягивала так, словно двадцать лет проработала в галерее «Тэйт». Она подняла старый каталог на раскрытых ладонях, понюхала его, как розу. Тихо, осторожно она опустила его на серую ткань, и мистер Утамаро, торжественно поклонившись, убрал этот до странности заурядный предмет в пергаментный мешок.

Уже пала ночная тьма, и машины, проносившиеся под окном, превращали всю стену в картину великого Джима Дулина, [64]которого выгнали из Мельбурна в 1966 году. Теперь уж пора уходить – но нет, мы перешли в маленький альков, и мистер Утамаро церемонно подлил мне в стакан, и я выслушал историю этюда «Toir en bois, quatre», который попал в Японию на выставку работ Дюмона, Леже, Лейбовица, Метцингера [65]и Дюшана, организованную «Мицукоси», чтобы познакомить японскую публику с кубизмом. Отец мистера Утамаро фотографировал картины и встречался с самим мсье Лейбовицем. И, господи боже ты мой, вот и еще один экспонат – солиднейший японский джентльмен бок о бок со старым козлом в навороченном ресторане среди тяжелых черных стульев стиля «ампир».

– Ты знаешь кто это, Майкл?

– Нет, конечно.

– Это друг мистера Утамаро, мистер Маури, он купил «Touren bois, quatre» в 1913 году.

Я кивнул.

– Майкл, ты же знаешь его сына!

Знать я его не знал.

– Майкл! Его сын – тот самый, кто купил всю твою выставку! Я тебе говорила, – заявила она и сильно покраснела – не от волнения, а от досады, понял я.

– По-моему, имени ты не упоминала.

– Ах, все равно, – буркнула она и вдруг сделалась нежной, ее рука через весь стол потянулась к моей руке. – Так что когда мы с ним встретимся, милый, он, наверное, покажет нам «Touren bois, quatre».

Я глянул на мистера Утамаро и поклонился, не вставая со стула. Надеюсь, это достаточно вежливо со стороны волосатого варвара.

Марлена встала. Мистер Утамаро встал.

Слава Христу, подумал я, с этим покончено.

Как говорится, я сильно заблуждался.

32

Марлена сказала: ты, должно быть, готов до луны подпрыгнуть – такой успех!

Я ответил, что чувствую себя как нельзя лучше. Бессовестное вранье, однако не мог же я сказать правду: до чего противно, когда чужие люди забирают твои работы. Если б еще в музей, ладно, это совсем другое дело. Но покупателем, насколько я понял, выступала какая-то японская корпорация. Пусть бы приобрели «Эмпайр-стейт-билдинг», какое мне дело. Всего Ван Гога, если есть охота. Лейбовица – что за беда? Но что этот мистер Маури будет делать с «Екклесиастом»? Истица заполучила все картины, «написанные до оглашения развода», а этот засранец забрал себе все остальное. Раз – и вычеркнули меня из истории.