Красотка печального образа

Странное какое-то было название, очень сильно по звучанию напоминающее слово «фурункул». Болела она ею почти все детство, если по неосторожности вдруг ухитрялась застудить ноги и хватануть чего-нибудь запретно-холодного. И бабуля лечила ее горькими настойками собственного приготовления. И лепила ей на горло удушливо горячий компресс, заматывая потом колючим клетчатым шарфом. И еще готовила ее любимые пельмени и уговаривала съесть хоть один, хоть половинку. А еще пекла ее любимую шарлотку, такую высокую, такую душистую и ноздреватую, что когда Александра откусывала от нее по чуть-чуть, казалось, что пирог в ее руках дышит.

Так болеть она всегда любила. Нежилась в любящих руках, капризничала, загибала пальчики, заказывая что-нибудь не очень полезное на обед и на ужин. И не поверите, выздоравливать не хотелось. Бабуля ведь была рядом.

Теперь рядом никого не было. Никого, если учесть, что Ромка перешел теперь в разряд существ неодушевленных. Его душа покинула тело и пошла бродить где-нибудь меж сливовых деревьев и малиновых зарослей этого дачного поселка. А мертвое тело, облаченное в его любимую рубашку, джинсы и сандалии на босу ногу лежало на ветхом, наверняка продавленном диване. И из спины его неодушевленного тела торчала рукоятка чего-то…

А в самом деле, что за рукоятка?

Ох, каких же великих сил ей стоило обернуться и посмотреть, что именно убило ее Ромку. Пока вот стояла, рассматривая, чужой огород, все казалось нереальным, ненастоящим и придуманным ярким солнцем и сотканным густой пылью, которую потревожил не кто-нибудь, а именно она, ворвавшись на чужую территорию. Но стоило обернуться и заставить себя поднять глаза от сгнивших досок неструганого пола, так все.

Все надежды на игру света, пыли и воображения растворились.

Ромка…

На старом диване, обитом когда-то дорогим гобеленом, лежал самый настоящий, вполне реальный труп. Из спины торчала наборная рукоятка самодельного ножа. Александра видела такие у дяди Коли, что жил, кажется, всегда по соседству с бабушкой.

Дядя Коля работал на каком-то заводе и таскал оттуда аккуратные стальные пластинки, аккуратно завернутые в промасленную тряпочку. Потом он эти пластинки зажимал в тиски на верстаке в своем сарае, долго шаркал по ним напильником, рассматривал на свет, потом мастерил рукоятку, и на белый свет появлялся очередной ножик. Точь-в-точь такой, что пригвоздил ее Ромку к чужому старому дивану.

– Ты умер, да? – совершенно по-идиотски спросила Александра и снова опустила глаза в пол. – А зачем?! Зачем, Ромочка?! Я же… Я же любила тебя. Что же теперь?! Как же теперь, Ром?! Как же я теперь без тебя? Ты же обещал… Ты же обещал починить крышу, хотя она и новая почти, но все равно… И огород… Ты же обещал огород…

Далеко, возможно где-то на соседних дорожках, которые капиллярно делили дачный поселок на улицы, дико засигналила машина. Может, и не дико, а совершенно обыкновенно засигналила. Это просто ей так показалось, что дико, оглушительно и страшно.

Ее просто подбросило от этого сигнала, будто током ударило. Ощущение-то было знакомым. Ее периодически шарахало током от бабушкиной стиральной машины, в которой как-то неправильно стерся какой-то механизм. Это ей авторитетно приглашенный мастер заявил. Механизм стерся, машинка продолжала настырно работать, но за неисправность мстила постоянными электрошоковыми разрядами. Александра в таких случаях буквально подпрыгивала, всхлипывала и спешила поскорее убраться из темной бабушкиной прачечной. И не появлялась там уже до тех самых пор, пока не умолкало сердитое рычание старенького мотора.

Видимо, электрошоковая терапия выработала у Александры условный рефлекс, подгоняющий ее поскорее убраться. Вылетела она из чужого дачного домика стремительнее пули, не забыв повторить маневр с перешагиванием через выпачканный чем-то бурым порог, не забыв снова приподнять калитку и вернуть ее на место и не забыв в целях осторожности перебежать на дорожку, параллельную двадцать пятой.

И лишь оказавшись в визуальной недосягаемости от дачного участка под номером восемьсот двадцать четыре, она смогла наконец отдышаться, погоревать и совсем чуть-чуть подумать.

Думать, правда, особо не получалось. Мозг упорно рождал бессмысленные междометия и союзы, не способные пролить свет ни на что.

Ни на то, кто убил Ромку? О суициде ведь и речи быть не могло. Так изловчиться, каким бы циркачом и акробатом он ни был – а он им не был, – он ни за что не смог бы.

Ни на то, за что кто-то убил Ромку? Насколько она его знала – а знала она его неплохо совсем, – у него не было никаких связей, порочащих его. Исключение составляла лишь Катерина.

Так, минуточку…

Катерина!!! Катька, Катенька, Катюша!

Дьявол в обличье ангела. Волчица в шкуре ягненка. Так получается?!

Она вчера приезжала вместе с Ромкой на эту дачу. Она! Это и Ксюша может подтвердить. Она же их видела. Вот и свидетель уже имеется. Так, что дальше…