Красота в темноте

— Что не нравится? Ты вообще дышишь, а? — спрашивает она и громко смеется. Ее смех, как пулеметная очередь, отражается у меня в голове.

— Бл*дь, — бормочу я. Надо же, я даже могу говорить!

Ее рука тянется к моему паху. Я хватаю ее за запястье и холодно смотрю на нее.

— Нет.

Она хмурится.

— Вчера ты так не говорил.

— Да, вчера было все намного лучше. Утро всегда ужасно. — Я резко поднимаю себя в вертикальное положение, ноги с глухим стуком приземляются на деревянный пол. Холодный, и под ногами полно использованных презервативов, новая вспышка боли выстреливает в голове.

— Ты сегодня совсем другой, — обвиняет она меня.

Щурясь от утреннего света, я надеваю трусы и хватаю рубашку с пола. Я перевожу взгляд на женщину, застегивая пуговицы.

— Прости. У меня раскалывается голова, и я не в настроении заниматься болтовней.

Она переходит на другой тон, пытаясь меня умаслить.

— Хочешь, я приготовлю тебе завтрак?

Я практически вскакиваю в джинсы.

— Я ценю твое предложение…

— …Мелани, — добавляет она.

— Очень мило с твоей стороны, Мелани, но я немного спешу. — Усевшись на кровать, я тянусь за носками.

Она дотрагивается до моей руки.

— Нам же было весело прошлой ночью, не так ли? Было же хорошо вместе, да?

Я с трудом подавляю желчь, поднимающуюся к горлу. Ненавижу цепляющихся женщин. Женщин, которым недостаточно намека. Нужно ударить их по голове гребаным кирпичом, чтобы они поняли.

— Да, конечно.

— Может, мы могли бы встретиться как-нибудь, пойти выпить, а?

Я улыбаюсь.

— Знаешь, милая, возможно нет.

— Почему ты такой ужасный? Сегодня же Рождество.

Я протягиваю руку к дверной ручке, открываю дверь ее квартиры-студии.

— С Рождеством, — говорю я, выходя за порог.

Лифт не работает, поэтому я спускаюсь по лестнице. Здесь пахнет несвежей мочой. Снаружи поливает дождь. Все вчерашнее волшебное снежное волшебство пропало. Я смотрю на часы. Уже десять тридцать.

Я открываю дверь и выхожу под холодный колючий дождь. Он хлещет по мне, моментально намочив одежду. Все магазины закрыты, улицы пустынны. Вода струйками бежит по асфальту. Мои ботинки скрипят под дождевой водой, когда я иду по тротуару. Я добираюсь до Килберн Хай-стрит и решаю не утруждать себя возвращением к себе домой. Дом моей матери находится менее чем в пятнадцати минутах ходьбы. Я отправляюсь к ней. Через десять минут я стою перед ее дверью. Ее соседка выглядывает из своего окна. Увидев меня, она машет мне рукой.

Я киваю и вставляю ключ в замок маминой квартиры. Как только дверь открывается, я попадаю в запахи рождественского ужина.

Она выходит из кухни, в фартуке, надетом на новое красное платье. С кружевным воротником и перламутровыми пуговицами. Ее щеки розовые от жара кухни, и ее светло-голубые глаза расширяются от удивления, глядя на меня.

Я чувствую себя виноватым. Она придает большое значение сегодняшнему дню. Мне не следовало выкатываться из кровати какой-то птички и появляться перед ней в таком виде, как утонувшая крыса. Мне следовало доехать на такси домой, принять душ и приехать к ней с подарком.

— С Рождеством, мам.

— Ты поймаешь свою смерть, простудившись. Продолжай в таком же духе. — Она журит и трясет головой, подталкивая меня к ванной.

Я быстро сбрасываю с себя промокшую одежду и залезаю под душ. Стоя под горячим каскадом воды, я чувствую, как жизнь медленно возвращается в окоченевшие конечности. Десять минут спустя я выхожу.

Мама оставила мне полотенце и одежду на стуле. Я вытираюсь насухо и провожу по запотевшему зеркалу. На меня смотрит лицо незнакомца. Глаза совершенно пустые, словно вставили кусочки синего стекла в глазные яблоки. Я стою миллионы, мое имя приобрело известность, я востребован, но от этого счастья не прибавляется.

Я выставляю руку вперед в виде пистолета, направив на свое отражение, и бах.

— Ты умер в Африке, Айриш, — неприятный голос говорит у меня в голове.

— По сравнению с зомби я выгляжу не слишком потрепанным, — отвечаю я своему голосу и отворачиваюсь.

Я одеваюсь и иду на кухню.

Ма сидит за столом и чистит картошку. Через стеклянную дверь духовки, я вижу большую готовящуюся индейку.

Она смотрит на меня.

— Ты слишком много пьешь. Выглядишь ужасно.

Я открываю холодильник и достаю пиво. Достаю открывалку, откупориваю крышку, потом открывалку кладу на место в ящик и сажусь за кухонный стол.

— Ты убьешь себя выпивкой, если будешь так продолжать, — фыркает она.

— Оставь, мам, — бормочу я. Мне, бл*дь, тридцать лет. Мне это дерьмо не нужно. Я делаю длинный глоток холодного пива, мама внимательно наблюдает за мной.

— Ты считаешь, что я должна молча наблюдать, как ты себя гробишь, а? — требует она ответа.

— О, ради Бога. Сегодня чертово Рождество, мам.

Она снова вдыхает, на этот раз более резко.

— С тех пор как ты вернулся из Африки, ты сам на себя не похож. Что с тобой там произошло? Почему бы тебе не поговорить и не снять груз с души?

— Ничего, мам. Ничего не произошло. Неужели нам стоит говорить об этом сейчас? Сегодня? Когда я чувствую себя так дерьмово?