Красный Жук

На первую империалистическую он попал осенью 1916 года добровольцем. Сыновья ушли по призыву раньше отца: один осенью 14-го года, второй весной 16-го. Живы ли они сейчас или сгинули в огненном лихолетье, Пласт не знал. Последний раз они виделись на Рождество нового 1917 года, чудом сумев собраться вместе в родительском доме.

Принимая во внимание его боевой опыт, нехватку кадров и некоторые обстоятельства его отставки, как выразился писарь, ему предложили чин поручика и должность командира нестроевой роты. Хотел ли писарь унизить боевого офицера по велению своей подленькой душонки или по приказу начальства, Пласт уже никогда не узнает. Но видя, как выпучиваются глаза и отвисает челюсть бюрократа, понявшего, что георгиевский кавалер без скандала принимает это воистину щедрое предложение, Степан Ерофеевич получил полное моральное удовлетворение. А секрет спокойствия теперь уже поручика Щербина был прост: ещё с прошлой войны он запомнил простое правило: чем дальше от фронта, тем больше "блаженных идиотов". Так что ничего удивительного в том, что сразу по прибытии во 2-ю пограничную Заамурскую пехотную дивизию он получил предложение возглавить дивизионных разведчиков, а также взять на себя обработку сведений, поступающих от войсковой, инженерной и артиллерийской разведок. Ну и допросы пленных, само собой. "Ну Степан Ерофеевич! Дорогой! Ну кто лучше Вас справится-то?!" – риторически восклицал командир дивизии.

И с дивизией, и её командиром Щербину невероятно повезло. Дивизия была сформирована на основе 2-й Заамурской бригады отдельного корпуса пограничной стражи, выучка и моральная стойкость бойцов которой была значительно выше, чем у обычных пехотных дивизий. Ну а Георгия Владимировича Ступина Степан Ерофеевич знал ещё по Русско-Японской войне и уважал как храброго, грамотного командира. Оказалось, и Георгий Владимирович помнил есаула из разведки. Узнав о причинах «душевной болезни» Щербина, Ступин, как и все боевые офицеры недолюбливающий "штабных штафирок", предложил официально оформить его командиром разведчиков с соответствующим повышением в звании. Но к немалому удивлению командира дивизии Щербин предложил всё оставить как есть. На войну он отправился не за чинами, а внутри дивизии может служить и так. Зато можно не опасаться излишнего внимания "докторов в бирюзовых фуражках", без которых его отставка наверняка не обошлась.

Когда в дивизии встал вопрос революционных агитаторов, призывающих брататься с противником, Степан Ерофеевич предложил Ступину просто направлять их в разведчики. И хотя в пограничной дивизии, личный состав которой был преимущественно с Дальнего Востока, "разлагающих элементов" было на порядок меньше, чем в других соединениях, командир дивизии с полным пониманием встретил предложение поручика Щербина. А то, что им доставались самые трудные, практически невыполнимые задачи – ну так война, бог даст, германцы не убьют, а встретят агитаторов как братьев.

Увы, повоевать Щербин успел всего несколько месяцев. 21 декабря 1916 года 40-килограммовый снаряд, выпущенный из германской гаубицы 15 cm sFH 13, разорвался практически на наблюдательном пункте 3-го батальона. Выжил Пласт только благодаря звериному чутью на опасность, когда подсознание опережает рациональное восприятие. За секунду до взрыва, выдернув за шкирку какого-то нижнего чина, Пласт рухнул в выкопанную у НП яму. Этот нижний чин, оказавшийся посыльным, и выкопал контуженого поручика, не дав ему задохнуться на дне полузасыпанной взрывом ямы.

Рождество Степан Ерофеевич встречал дома, в станице Пластуновской, и не мог предположить, что вся семья сидит за одним столом в последний раз. Сыновья, узнав о серьёзной контузии отца, смогли выхлопотать себе краткосрочные отпуска и, стараясь для женской половины, описывали войну как увеселительную прогулку за орденами.

Красавица дочка, 17-летняя Ксения смотрела на братьев как на античных героев. Что, впрочем, не мешало ей размышлять над тем, как отец воспримет известие о том, что один милый инженер ведомства путей сообщения уже второй месяц оказывает ей совершенно невинные знаки внимания. Зная крутой нрав отца, Ксения совершенно обоснованно опасалась за здоровье милого Петеньки. А жена Екатерина Егоровна просто тихо радовалась, что все дома и все живы, и молилась всем святым, чтобы война, уже унёсшая жизни стольких станичников, быстрее закончилась.

Но никто не ведает своей судьбы.

На фронт Степан Ерофеевич уже не вернулся. 1917-й, губительный для Империи год, для семьи Щербиных оказался не менее горек. В июне, только Пласт оправился от контузии, в лихорадке буквально за несколько дней сгорела Екатерина Егоровна. Врач, выписанный из самого Екатеринодара, только развёл руками: воспаление оболочки мозга.