Красный Бонапарт. Жизнь и смерть Михаила Тухачевского

Тогда, у Куйбышева, Сталин сделал вид, что ничего не произошло, но в душе наверняка затаил злобу на Тухачевского. Особенно должно было задеть замечание насчет «штатского». Ведь Иосиф Виссарионович считал себя одним из отцов Красной армии, со временем присвоив себе все заслуги Троцкого в военном строительстве. И всегда уделял вооруженным силам повышенное внимание. А тут о его способностях понимать военное дело отозвались весьма пренебрежительно. Вряд ли мог он такое забыть и простить. Но в 1932 году вдруг сделал вид, что забыл и простил. Почему?

И вообще – отчего Сталин первоначально отверг предложения Тухачевского, хотя они целиком лежали в русле его, генсека, планов по созданию мощной Красной армии для экспорта «пролетарской революции» в Западную Европу и Восточную Азию? Иначе для чего Иосифу Виссарионовичу ускоренными темпами на костях крестьянства создавать тракторостроительную (она же – танкостроительная) и авиационную промышленность, благодаря которой к началу Второй мировой войны Красная армия имела танков и боевых самолетов больше, чем все другие армии мира вместе взятые. Неужели Сталин не понимал, что Тухачевский – его соратник? Подозреваю, что все превосходно понимал. Просто Сталину захотелось поиграть в «доброго царя» и «злых бояр» – Ворошилова и Шапошникова. Тем более что необходимые мощности военной промышленности еще не были созданы, и с реализацией предложений Тухачевского можно было годик-другой повременить.

На посту начальника вооружений и заместителя наркома Тухачевский начал практическую деятельность по реорганизации и перевооружению Красной армии. Основные принципы программы реформ были изложены им в рукописи «Новые вопросы войны», начатой еще в Ленинграде весной 31‑го. Зарисовку того, как он создавал первые главы этой работы, сделала в своих мемуарах Лидия Норд. Замечу, что поведение Михаила Николаевича в изображении его свояченицы – это почти что поведение Ленина из известного анекдота: «Жене скажу, что пошел к любовнице, любовнице – что жена не отпускает, а сам в библиотеку – и писать, писать, писать…» Вот что рассказала нам мемуаристка: «Помню, в этот день был какой-то праздник и мой муж был свободным. Я подговорила его поехать навестить наших друзей. Но около одиннадцати часов дня зазвонил телефон, и муж… объявил, что через двадцать минут ему будет подан автомобиль и он срочно выезжает в однодневную командировку. Не успело пройти и десяти минут с момента его отъезда, как раздался звонок, и я услышала в прихожей голос Михаила Николаевича. Когда он вошел в столовую, держа в руках туго набитый портфель, то по его лицу я догадалась, что он намерен устроить мне какую-то «пакость», и я приготовилась к «бою». На мое сообщение, что муж уехал в командировку и я тоже собираюсь в гости, он мне ничего не ответил, как будто это не относилось к нему, и, подойдя к двери кухни, вызвал прислугу.

«Если кто-нибудь придет или будет звонить по телефону, то вы, Ксения, скажите, что никого нет дома, – приказал он. – Нет, я вовсе не сошел с ума, – и, повернувшись снова к Ксении, добавил: – Помогите мне, пожалуйста, убрать все со стола. Скатерть тоже. И вот этот столик надо также освободить. – Послушай, – обратился он ко мне, – довольно шипеть. Ты мне обещала, что докажешь свою дружбу. Вот за доказательством ее я сегодня и явился. А Николаю (имеется в виду муж Лидии Николай Курков. – Б.С.) я устроил командировку. Ничего плохого для него в этом нет – он проездится и увидит больше интересного и полезного, чем там, куда ты его тащила…»

Говоря это, Тухачевский уже раскладывал на столе вытащенные из портфеля книги, рукописи и карты. Одну из них, самую большую, он прикрепил кнопками к стене. Я сидела озадаченная, не понимая, чего он хочет. «И еще, – продолжал он, – ты должна мне дать слово, что никому об этом не скажешь. И Николаю тоже… Ну, ему можешь рассказать когда-нибудь… через полгода… Ксюша, вы тоже должны молчать… А теперь… приготовьте, пожалуйста, чаю. И покрепче… А ты садись вот тут, – указал он мне на диван, – и только следи и сверяй вот по этому и этому, правильно ли у меня тут. Я так заработался, что уже сам не могу разобраться…»

В этот день я прокляла военную историю. Но «бой на Марне» и «Людендорф» («Новые вопросы войны» анализируют прежде всего опыт Первой мировой войны. – Б.С.) остались у меня в памяти до сих пор. И тогда я увидела Михаила Николаевича таким, каким он, вероятно, был в своем штабе. Он мне не давал добавить ни одного лишнего слова, требуя точности и лаконичности… Прошел час… Полтора… Два… А моя мука все еще длилась… Когда я робко заикнулась, что устала – он пропускал это мимо ушей. В конце концов я совершенно отупела…»