Читаем Красный Адамант полностью

Всегда любил находиться сам с собой, это подходит к моему характеру, особенно после коммуналки, где мы жили с родителями в детстве, там одному получалось побыть только в туалете, да и то гнали. И у меня вся взрослая жизнь была так устроена, чтоб хоть на время оставаться одному, благодаря болезни была такая возможность, поскольку на работу не ходить. Правда, когда дети были в доме, маленькие еще, случалось иногда удаляться к матери, хоть и не идеальный выход, но все же лучше. За это, как известно, у дочери претензии, но вижу, что повзрослела и у нее проходит.

А здесь последние годы стало совсем хорошо. Дети из дому ушли, а Татьяна иной раз как закатится на две смены подряд — у меня просторное время чуть не на сутки. Что я особенно любил, это что находишься один, но при этом всегда знаешь, что она рано или поздно придет. И я одиночества не только не боялся, наоборот, ждал, чтоб ушла.

По-моему, насчет одиночества, как и во многом, это сильно преувеличено. Некоторые вообще не могут ни минуты оставаться сами с собой и непременно либо телевизор, либо хотят сбиваться в стадо. На миру, говорят, и смерть красна. Не знаю пока, про смерть, может, и так, но жизнь на миру меня не устраивает. И одиночества от этого не меньше, а, наоборот, больше, образуется его тяжелая общая масса, и тогда действительно страшно.

Особенно много про одиночество в книжках, как люди от него переживают и какое это ужасное состояние. А по-моему, совсем не ужасное, а самое нормальное. Как и должно быть. Я уже говорил про клетки, как человек каждый в самом себе как в клетке сидит и наружу только выглядывает, а по-настоящему изнутри знает только про себя и с другими соприкоснуться не может. Так это устроено, и спорить не приходится, потому что не с кем, а назвать можно как угодно, хоть, пожалуйста, и словом «одиночество». Во всяком случае, я так чувствую. Разбить эту клетку нет никакой возможности и выйти из нее можно только на тот свет или временно под влиянием химии, отсюда наркотики, выпивка и все такое, но одиночества этим не убьешь, только здоровье портить. Разве только некоторым сумасшедшим удается разбить эту клетку, думаю, именно из-за дикой паники, что приходится быть один на один с самим собой. Но там, куда они из нее выскакивают, им уж, я думаю, не до одиночества.

А мне в моей клетке вполне комфортно. И я это называю не одиночество, а духовная свобода. В компании разве только в картишки или выпить иногда, и еще не известно, какой пойдет разговор, скажут ли что-нибудь или так треп. А сам с собой уж точно никогда не соскучишься, во всяком случае я.

Единственно только с женщинами мне никогда не бывает скучно, но это отдельная ситуация. И даже с Татьяной я практически никогда не скучал, хоть и блажил раньше, неинтересно, мол, смотреть. Вот и доблажился. Позвонила с работы и сказала, что вечером домой не придет, отправится, значит, к своему Иехезкелю, а ко мне придет ночевать Галка.

Эта, понятно, приведет Азама, но неужели и он останется ночевать? И этот араб будет с моей дочерью у меня в салоне на диване? Нет, не могу допустить.

Ириска побыла, позанималась со мной, разогрела мне поесть, про старика особо не расспрашивала. Сказала только: могу тебя понять, я его видела в больнице, противный дед. И убежала к своему Эйялю с детками. Славненькая тайманочка, умненькая и красоточка, но ясно, что ей не до меня.

Остался один, и надо же! Мне скучно.

Больница, что ли, меня так разбаловала и все последние события, когда вокруг все время крутился народ? Совсем пропало всякое настроение. И лежать неохота. Работать пока не могу, больно стоять, да и сидеть тоже. Не говоря уже, что просто не хочется, глянул на свои тряпки, и даже противно стало. И начатое панно стоит, скучное, как и было.

Может, Кармелу позвать? Прислушался к себе внимательно, не возникнет ли что. Жена ушла, имею полное право. Про голос Кармелин постарался не вспоминать, а только все хорошее, какой у нее зад круглый и крепкий и как она в больницу приходила, принесла кускус и старалась меня развеселить. Но нет, не возникло, а если и есть немного, то не к ней.

И вообще напрасная идея, все равно я сейчас не гожусь. А просто так, для разговора, мне не Кармелу нужно. И это жаль. Таня правду говорит, Кармела добрая женщина и все умеет. Как вспомнил эти Танины слова, как она сказала, буду, мол, рада, если у вас с ней что-нибудь получится, и совсем стало скучно.

Бедро побаливает, но далеко не так, как раньше. Настоящей причины принимать перкосет еще нет, но подумал, что скоро явится Галка со своим арабом и опять будем сражаться, а я совсем не в форме. И хочу говорить с ними не лежа, а хотя бы сидя, чтоб они надо мной не нависали и не смотрели на меня сверху вниз. Лежа вообще невыгодная позиция для разговора, как будто тебя уже сбили с ног и слова твои ничего не значат. Поэтому все-таки приму одну.

9

Конечно же, это было только временное настроение, от усталости, и дед разозлил.

Перейти на страницу:

Все книги серии Еврейская книга

В доме своем в пустыне
В доме своем в пустыне

Перейдя за середину жизненного пути, Рафаэль Мейер — долгожитель в своем роду, где все мужчины умирают молодыми, настигнутые случайной смертью. Он вырос в иерусалимском квартале, по углам которого высились здания Дома слепых, Дома умалишенных и Дома сирот, и воспитывался в семье из пяти женщин — трех молодых вдов, суровой бабки и насмешливой сестры. Жена бросила его, ушла к «надежному человеку» — и вернулась, чтобы взять бывшего мужа в любовники. Рафаэль проводит дни между своим домом в безлюдной пустыне Негев и своим бывшим домом в Иерусалиме, то и дело возвращаясь к воспоминаниям детства и юности, чтобы разгадать две мучительные семейные тайны — что связывает прекрасную Рыжую Тетю с его старшим другом каменотесом Авраамом и его мать — с загадочной незрячей воспитательницей из Дома слепых.

Меир Шалев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Красная звезда, желтая звезда
Красная звезда, желтая звезда

Еврейский характер, еврейская судьба на экране российского, советского и снова российского кино.Вот о чем книга Мирона Черненко, первое и единственное до сего дня основательное исследование этой темы в отечественном кинематографе. Автор привлек огромный фактический материал — более пятисот игровых и документальных фильмов, снятых за восемьдесят лет, с 1919 по 1999 год.Мирон Черненко (1931–2004) — один из самых авторитетных исследователей кинематографа в нашей стране.Окончил Харьковский юридический институт и сценарно-киноведческий факультет ВГИКа. Заведовал отделом европейского кино НИИ киноискусства. До последних дней жизни был президентом Гильдии киноведов и кинокритиков России, неоднократно удостаивался отечественных и зарубежных премий по кинокритике.

Мирон Маркович Черненко

Искусство и Дизайн / Кино / Культурология / История / Прочее / Образование и наука

Похожие книги