Красный Адамант

— Да ерунда, — говорит, — не беспокойся. Инфекции испугался? Не бойся, от тебя далеко. Стекляшка на полу валялась, бусина детская.

— Красная, блестящая?

— Красная, — отвечает, — блестящая.

Видно, в какой-то момент я все-таки разжал на секунду и не заметил.

— Это мое, — кричу, — отдайте мне!

— Да ты что? — говорит встревоженно. — Что с тобой, Михаэль? Тебе плохо? Все уже, конец, успокойся.

И на монитор смотрит. И говорит второму что-то про повышенную сердечную деятельность.

— Деятельность в порядке! — кричу. — Выньте и дайте мне! Это я уронил! Это мой… мой талисман!

Засмеялся и говорит:

— А, вон что? Так ты, значит, нам не доверяешь? Талисманом запасся? Доктор, расшивай его обратно!

Однако покопался, не побрезговал. Бусину не вижу, но вижу, что вынул, жидкостью какой-то полил и запихнул в резиновую стерильную перчатку. Перчатку завязал узлом и положил мне в руку.

— Держи, — говорит. — Пусть тебе твой талисман помогает выздоравливать.

А мне вообще показалось, что я уже выздоровел.

26

Но дудки.

Как в послеоперационную привезли, тут и затошнило сильней, и низ отмораживаться стал. А с ним и боль начала тихонечко просыпаться. Сперва нежная такая, слабая, терпеть можно, и я больше на тошноте сосредоточился.

Лежу в одиночестве, в послеоперационной тихо и пусто.

И вдруг через нее один врач пробежал, второй, на меня даже не глянули. За ними сестра бежит, хотел попросить что-нибудь, куда блевать, никакого внимания и дверь оставила открытую. А за дверью слышу шум, и сквозь тошноту прорывается слово «теумим! теумим!» — «близнецы» на иврите.

Родилка, что ли, рядом? Ну, близнецы, значит, у кого-то родились. Тоже мне событие. Это что, причина операционного больного без всякой помощи бросать?

Такое чувство, что от шума в коридоре еще сильней тошнит. Я глаза закрыл и борюсь изо всех сил. А рвота уже к горлу подступает, хотя в желудке со вчерашнего дня пусто.

И тут слышу на фоне криков, кто-то меня тихо зовет:

— Мишенька!

Открыл глаза — Татьяна надо мной наклонилась.

Ну и не удержался, меня прорвало. Прямо чуть ей не в физиономию. Называется, встретил.

Если б не она, мог бы и задохнуться без помощи — подняться-то, повернуться не в состоянии. А Таня привычная, голову мне моментально повернула, тряпку какую-то подсунула, и скоро прошло. Она тряпку убрала, рот и грудь мне вытерла, обняла меня за плечи и подушку подпихнула, чтоб я лежал повыше.

— Легче теперь? — спрашивает.

— Все в порядке, — бормочу. — Чего это так кричат?

— Там телевизор в коридоре, в Америке теракт, не обращай внимания. Лежи тихо, а то опять затошнит.

Мне в этот момент не до терактов было, тем более американских. Тошнота меньше, но боль разгорается с каждой минутой, а главное, Татьяна. Столько обдумывал, заготовил все слова, чтоб ей сказать, и такая некрасивая встреча. Но простит больному, а теперь надо все эти недоразумения между нами сразу ликвидировать.

— Какая ты, — говорю, — у меня, Танечка, интересная.

Усмехнулась, слава Богу, а то очень уж серьезная была.

— Чего ты такого интересного вдруг нашел.

— Очень интересная как женщина.

— А…

— И я тебе сейчас, под действием химического влияния, говорю откровенно, чего раньше не собрался: я тебя всегда очень высоко ценил!

Молчит, брови свела домиком и отводит глаза.

— Да, — говорю, — ценил. И… и… любил…

27

Конец света.

Нет, в прямом смысле конец света.

Чтобы Америку так разделали, это представить себе невозможно. Америку, которую все так обожают и мечтают в ней жить!

Хотя где-то даже можно понять. Америка большая, но все же не резиновая, всем там жить никак нельзя, тем более так, как живут сами американцы. В результате у других развивается зависть и злоба. И возникает желание все порушить — мне не досталось, так не доставайся же никому. Я когда еще в Союзе жил, то в перестройку, бывало, фермы всякие жгли, кооперативы там, то есть если у соседа что-то хорошее появилось, чего у меня нет, то не себе такое же сделать, а порушить, чтобы и у него не было. Я думал, что это тамошняя национальная черта такая. Но, оказывается, это распространенная международная черта. Ну, вот и до Америки дело дошло.

Ужас, конечно, ужас и кошмар. Как в научно-фантастическом фильме. Подумать только, что в этих башнях-близнецах люди, может, на совещании каком-нибудь сидели, пили минеральную воду или чертиков рисовали, кому-нибудь, может, в туалет хотелось, а другой думал, как он после работы к посторонней жене сгоняет и что соврать своей. И вдруг прямо в помещение вмазывается террористический самолет — и бабах! Всему конец — люди летят в пропасть, а на них валятся все сто этажей бетона и стекла.

Да, людей, конечно, жалко. То есть не по-настоящему жалко, кто их знал и любил, тому по-настоящему, а мне не то что жалко, а дрожь пробирает.