Красные и белые

— Нет, почему же? — Азин вышел из толпы, протянул руку священнику. Я командир Особого батальона. Хорошо вы за Советскую власть агитировали. Только больно уж заковыристо; как это вы — Расея непобедима и на предмет ее квадратности, и на предмет ее расстояний? Не совсем понятно, простите, не знаю вашего имени.

— Отец Евдоким. А вятского мужика непонятными словами надо, как быка обухом, глушить. Ежели и не поймет, зато уверует…

— Я приму вас, отец Евдоким, бойцом в батальон. Только и рясу скинуть придется.

— В рясе, сын мой, сподручнее мне. Посмотрят люди — поп! Плохи, скажут, у белых дела, коли священнослужители к красным поперли! Токмо так! К тому же я оной рясой свое невольное непотребство прикрываю, — отец Евдоким распахнул рясу — радужно засияли расшитые серебряными крестиками парчовые галифе. — Пришлось мне пасхальную ризу на штаны искромсать.

— Не возражаю и против рясы. А стрелять умеете?

— Утишек пощелкивал, глухаришек случалось.

Азин вынул маузер, небрежно прицелился, выстрелил в черное пятно на телеграфном столбе.

— Это, считайте, шагов за тридцать. Ваша очередь, отец Евдоким.

Поп осторожно принял револьвер, покачал на волосатой ладони, крякнул и, не целясь, вогнал пулю в пятно.

Добровольные эксперты кинулись к столбу, послышались одобрительные возгласы:

— Ай да поп! Командирскую пулю покрыл…

Азин спал, постанывая и вздыхая. Снились ему то задубелые, изрытые морщинами, то молодые, свежие, лица, то оскаленные лошадиные морды, снился сам он — в белой манишке и черном цилиндре. Он проснулся, приподнял голову, покосился на распахнутое окно. Из рябиновых кустов тянуло утренней свежестью, сквозь двигающиеся полосы речных испарений мелькало бесконечное водное пространство. У самого горизонта дыбились горные кряжи, округлые вершины, высокие пики. Весь этот невозможный на Вятке пейзаж изумил его; еще не пробудившимися глазами смотрел он на утренние миражи, пока горные вершины не начали свертываться. Водная гладь вошла в свои берега, появились уже знакомые леса, песчаные отмели, горбатые пролеты моста.

На полу спали Северихин, Лутошкин, Турчин. Обхватив руками телеграфный аппарат, дремал у стола Стен. Азин покашлял. Никто не проснулся, лишь Стен пошевелил головой.

Азин соскользнул с дивана, взял из-под подушки маузер, вышел на крыльцо. На перилах вспыхивала крупная роса, в дорожной пыли копошились воробьи. Азин поднял маузер, — выстрел развалил утреннюю тишину. В одних подштанниках, но с наганами в руках выскочили на крыльцо Северихин и Стен.

— Что случилось? — тревожно спросил Северихин.

— Преступление! — Азин опустил маузер. — Другого слова не подберу. Что ж это такое? Дрыхнем без задних ног, даже часовых у штаба не выставили. Нас можно голыми руками перехватать. Северихин! Где твоя рота?

— На пристани, допоздна же работали.

— Бойцы на пристани, а командир черт знает где! Делают там что хотят, а тебе наплевать? Сейчас шестой час, почему меня не разбудил, Стен?

— Пожалел. Ты же двое суток не спал.

— Ну знаете ли, ну знаете ли! Я бы вас всех под военно-полевой суд, да не могу, меня самого надо судить. За то, что дисциплины с вас не требую. Сам, как девка, на чужой постели дрыхну.

Толкнув плечом Северихина, он вернулся в комнату. Остановился у телеграфного аппарата, огладил его ладонью.

— Откуда «юз»?

— С почты перенес, — быстро ответил Стен.

— Надо ловить штаб Второй армии. Хлеб у нас есть? Хорошо бы еще луковицу на завтрак.

Они завтракали на крыльце. Выхватывали горячую картошку из чугунка, перекатывая ее в ладонях. С крыльца хорошо просматривались холмы правобережья: по холмам вилась белесая лента Мамадышского тракта.

С холмов скатывались в сторону Вятских Полян пыльные облака. Они то сгущались, то редели — из разрывов появлялись лошади, брички, люди, слышались неразборчивые крики.

— Поднять кавалерийский эскадрон! Это же белые…

— Это свои, — возразил спокойно Северихин. — Вон красное знамя, бойцы с бантами на гимнастерках. Без винтовок топают, — видать, побросали.

— Надо выяснить, что за люди, — Азин, простучав каблуками по крыльцу, рысью направился к человеческой лавине.

Авангардные части Второй армии, переправившись через Вятку у Мамадыша, продолжали свое отступление на Вятские Поляны. Командиры бывшие царские офицеры — или переметнулись к белым, или разбежались. В этой толпе беглецов были остатки пехотных полков, кавалерийских эскадронов, добровольческих отрядов, орудийных батарей, санитарные части, хозяйственные обозы. Измотанные, голодные, утратившие боевой дух, брели красноармейцы: одни побросали оружие и уже подумывали о дезертирстве, другие созревали для разнузданного грабежа. Головная колонна вливалась в пыльную улицу, когда появился Азин.

— Стой, стой! — раскинул он руки, словно хотел перекрыть улицу. — Что за люди?

Полный стремительности Азин на секунду приостановил беглецов. Еще не исчезнувшее чувство дисциплины и своей виновности и невольное любопытство задержали первые ряды.

— Из какой части? Где командир? — переспросил Азин.

— Из той, что драпает…

— Мы теперь сами командёры…