Красные и белые

— Ай не нравится правда?

— Белогвардейская — нет.

— У вас есть своя, красная?

— У меня правда классовая, — отрезал Северихин. — Вам же с вашими, рассуждениями к белым лучше податься.

— К белым мне не с руки. Мне сейчас коренной вопрос жизни уяснить хочется: кто нужнее простому люду — красные, белые или буро-малиновые?

Азин испытывал к горбуну какую-то непонятную веселую симпатию. Независимому характеру Азина были по душе не только независимость суждений Игнатия Парфеновича, но и его трагической ярости бас, и наивное, почти детское преклонение перед красотой земли. Азин вспомнил, при каких обстоятельствах пришел в батальон Лутошкин, и невольно улыбнулся.

Всего три недели назад Азин и Северихин носились по уездным городишкам и лесным деревенькам. Гневом и страстью звучали их речи на рабочих собраниях, на мужичьих сходках. Они говорили о контрреволюции, поднявшей мятежи на Волге, на Урале, в Сибири, об интервентах, высадивших свои войска в Архангельске и Владивостоке, о кулацких бунтах, бушующих в Прикамье.

Настойчиво, но с легкой находчивостью юности вербовали они добровольцев в Особый свой батальон.

— Прежде чем записать, прочти. Что, неграмотный? Тогда я тебе прочитаю. — Азин читал жидким баритоном: — «Сознательно и бескорыстно и без всякого принуждения вступаю я в Коммунистический батальон. Вступаю и даю клятвенное слово — до последнего вздоха своего бороться с врагами трудового народа. Обещаюсь не просить у врага пощады ни в бою, ни в плену, с достоинством встретить смерть, как положено бойцу Коммунистического батальона. А если ради корысти или выгоды отступлю от своего клятвенного слова — считайте меня трусом и бесстыдным предателем. Значит, лгал я трудовому народу, товарищам по борьбе, лгал собственной совести…»

Доброволец слушал со строгим лицом, вытянувшись, опустив руки по швам.

— Понял? Подумал? Согласен? — спрашивал Азин. — Именем революции объявляю тебя бойцом ее…

Северихину церемония эта сперва казалась ненужной причудой Азина, но он быстро понял нравственное значение ее и даже позавидовал, что ему не пришла в голову такая идея.

Северихин был старше Азина, но подружились они с первых же дней знакомства. Спокойному, обстоятельному Северихину нравился порывистый Азин. Нравилось и то, что Азин образован, владеет французским и немецким языками.

— У него есть находчивость и ораторский дар, — восхищался Северихин своим другом. Северихину еще предстояло открывать в противоречивом характере Азина много новых, неожиданных — хороших и скверных — черт.

Июль был на исходе, земля парила, небо шумело грозовыми ливнями. В поисках добровольцев Азин и Северихин забрались в Котельнич — уездный дремотный городишко. Здесь среди светловолосых и сероглазых вятичей, пришедших записываться в батальон, Азин заметил горбатого старого человека. Опершись спиной на заплот, расставив кривые, в валяных калошах ноги, засунув в карманы рваного пиджака руки, горбун терпеливо ждал.

— Тебе кого, старина? — спросил Азин.

— Не тебе, а вам, юный мой гражданин, — ответил горбун грустно и певуче. Приподнял мохнатые веки, и на Азина глянули черные, прекрасные, не защищенные для чужой боли глаза. Горбун протянул Азину бумажку.

— Что это?

— Мандат. Теперь любят козырять мандатами.

— «Настоящим удостоверяется, что гражданин Лутошкин Игнатий Парфенович действительно находится в ссылке в Вятской губернии, имеет заслуги перед революцией, как борец против царизма. По специальности странствующий философ», — прочитал Азин.

— Я решил поступить в ваш батальон, — снова звучно сказал Лутошкин.

— Стрелять умеете?

— Принципиально не признаю огнестрельного оружия.

— Агитировать за Советскую власть будете?

— Давно лишен страстей политических…

— А бомбы умеете делать, странствующий философ? — сыронизировал Азин.

— Наука служит мирным целям человечества.

— Вы не толстовец, случайно?

— В некотором роде разделяю учение Льва Николаевича.

— Что значит «в некотором роде»?

— Я уже ответил, юноша мой. Но кое-что я и отвергаю в учении его сиятельства. Ежели при мне какой-нибудь мерзавец ребенка бить вздумает, я могу и за ножик схватиться…

— Какая же польза от вас батальону?

— Могу лапти плести, кашу варить…

— У-у, такой спец нам нужен, как алмаз. Без лаптей с белыми воевать, да что вы!

— Люблю насмешников, они освежают, — рассмеялся Лутошкин. Минуточку, юноша, что это с вашей кобылкой? — Он наклонился и, ухватив правую ногу лошади, приподнял от земли. — Ай, ай, подковка болтается, копыто надо обрезать. Лошадку загубить — что плюнуть. Я, между прочим, лошадей подковывать — мастак. Но это, по-вашему, тоже дело дерьмовое?

— Теперь иной разговор, — заулыбался Азин. — Знаток по лошадям нужен до зарезу. А за что вас преследовало царское правительство?

— За любовь к народу русскому…

Азина зачем-то позвал Северихин.

— Потом расскажете, Игнатий Парфенович. Возьмите ваш мандат. Странствующий философ — оригинально…