Красные и белые

Площадь и примыкавшие к ней улицы занимал матросский отряд под командой Чудошвили.

— Кто из вас болшэвики? Кто эсэры? Болшэвики отходят налэво, эсэры направо. А, черт, наоборот! Болшэвики — направо, эсэры — налэво… приказал Чудошвили.

— А кто тебе дал право устанавливать пулеметы? Кто ты такой? спросил Варейкис.

— Адъютант главнокомандующего Муравьева.

— Я председатель губкома…

— Имэю приказ на твой арэст. Главком объявил войну немцам и заключил мир с чехами, вечный блажэнный мир — и долой болшэвиков!

— Прочь от крыльца, стервец! — схватился за маузер Филя.

Чудошвили трусливо попятился, Варейкис и Филя вернулись в здание. Прошло полчаса в напряженном ожидании, дверь приоткрылась, в кабинет вбежал редактор.

— Что нового? — спросил Варейкис.

— Муравьев в гостинице создает Поволжскую республику, распределяет министерские портфели.

— Великолепно! Пусть распределяет портфели. Ступай снова в гостиницу, скажи — мы готовы на определенных условиях поддержать его правительство…

В третьем часу ночи в губкоме стали появляться красноармейцы, рабочие, матросы с речных пристаней.

— Пулеметная рота поддерживает большевиков… Красноармейцы второго бронедивизиона выступают против Муравьева… Железнодорожники спешат на защиту губкома, — докладывали связные.

Зазвенел телефон, Варейкис снял трубку.

— Слушаю… Да, это председатель губкома. Кто это?.. Здравствуйте, товарищ Муравьев!.. Так, так, так! Громче, я плохо слышу… У меня нет иного выбора, как поддержать ваш поход на Москву?.. Вы предлагаете мне портфель министра? Это соблазнительно, но надо подумать… Что вы, я не умею быстро соображать! — Варейкис засмеялся в трубку. — Часы истории отсчитывают свои минуты?.. Все это верно, но речь идет о судьбе революции. Жду…

Варейкис хмуро стоял у телефона, члены губкома сидели вокруг стола. У всех были зеленоватые от усталости лица.

Варейкис направился в зал заседаний — там Филя закрывал газетами стеклянные двери. Председатель губкома заглянул в комнату — латышские стрелки разместились у стен, и у них были зеленые лица.

— А что там? — повел глазами на другую дверь Варейкис.

— А там пулеметы, — ответил Филя.

У подъезда затарахтел автомобиль.

— Приехал. — Варейкис остановился посередине зала. — Ну что ж, не мы заварили эту кашу. Иди, Филя, к пулемету…

В зал заседаний со своими единомышленниками и охраной вошел Муравьев.

— Вы сделали свой выбор? — с ходу спросил он Варейкиса и коротко рассмеялся.

— Пройдемте в кабинет. Мы ожидаем вас…

Главком, глядя на всех и никого не видя, положил правую руку на грудь, вскинул голову. Снова, уже строго, спросил стоящего в дверях Варейкиса:

— Почему не пропускаете мою охрану?

— Фракция левых эсеров может договориться с большевиками без лишних глаз. У нас ведь нет охраны.

Муравьев поправил кобуру маузера, демонстративно вынул из кармана браунинг, сунул за пазуху.

— Итак, мы слушаем, — сказал Варейкис, проходя на председательское место.

— Вам уже известно, что я объявил войну Германии, — начал Муравьев. Я заключил мир с чехами и повернул свои войска на Москву. — Муравьев движением руки обвел эсеров, рассевшихся у стены. — Я не могу больше терпеть, когда большевики продают немцам Россию.

Дверь приоткрылась, Филя делал какие-то знаки Варейкису.

Муравьев оттолкнулся от подоконника, ногой распахнул дверь — перед ним мерцали штыки латышских стрелков.

— Это предательство! — Муравьев выдернул маузер.

Филя прыгнул на главкома, Муравьев отшвырнул его и начал стрелять направо-налево, и злоба, и страх, и бешенство исказили его лицо.

Муравьева обступили со всех сторон. Филя вскинул наган, целясь в лиловый затылок главкома…

ВАРЕЙКИС — ЛЕНИНУ

«В три часа ночи Муравьев пришел на заседание губкома вместе с фракцией левых социал-революционеров и предложил присоединиться к нему. Я объявил, что он арестован. Муравьев начал стрелять. В этой перестрелке Муравьев оказался убитым».

Тухачевский стоял у броневика в расстегнутой гимнастерке, без ремня его отобрал адъютант вместе с наганом. Предрассветная площадь была пустынной, вокзал словно вымер. В тополиной рощице уже брезжило, нежная заря появлялась сквозь листья.

— Еду в Совдеп, разнюхаю, что в городе творится, — решительно сказал шофер бойцам.

— Ты, парень, головы не роняй, — посочувствовал Тухачевскому боец в косоворотке и домотканых штанах.

— Мне кажется, что я во сне, — пробормотал тот.

Прошли еще томительные тридцать минут. Заря захватила весь горизонт, заметались над привокзальной площадью воробьи. Парили росой плетни, булыжники мостовой. Караульные дремали, прижимая к животам винтовки. Тухачевский услышал рычание мотора, и тотчас из-за каменного дома вынырнул броневик.

— В Совдеп скореича! — крикнул шофер. — Большевики Муравьева кокнули. Тебя, парень, ищут. Айда, садись…