Красно Солнышко

Опять пёсик гавкнул. Снова ткнул в бок.

- Встань скво. Сегодня Маниту добр к тебе.

Лежит та, не шевелится. Делать нечего. Вздохнул Путята, нагнулся, подхватил тело лёгкое, словно пушинка, да и пропал в лесу… Отойдя от родника, руки женщине полосой меховой стянул, подхватил её под коленки, за спину забросил. Руки перевязанные на своей груди скрестил. Теперь до лагеря военного добраться, да отправить её в Славгород. Пусть ведёт хозяйство его. Надоело одиночество хуже горькой редьки…

Глава 23.

Добрался до стана воинского жрец к утру раннему. Когда уже озарил Ярило снега бескрайние. Встретили его воины, обрадовались, что вернулся Путята. Потом разглядели, что не один он, повеселились. Но по-доброму. Подшучивая. Внесли добычу в шатёр тёплый, где уложили на лежанку, меха её истёртые сдёрнули, своими накрыли. Не смотрели на неё, как на женщину. Скорее, как на калеку несчастного. Жалость в их взорах так и струилась: рёбра все наружу, кожу того и гляди, прорвут. Дыхание слабое, хотя и ровное. Тело в язвах. Страшная то болезнь, от недостатка живой силы появляется. Или пищи однобокой. Без свежего, без овоща или фрукта сушёного. Волосы спутаны, жидки, сама – скелет ходячий. А может уже и не ходячий. Зря что ли Путята её на себе притащил за спиной. Подбросили дров в очаг, чтобы теплее стало, поставили похлёбку вариться. Запах вкусный пополз из котелка, затрепетали ноздри у медноликой, дрогнули веки, открылись. Вздрогнула она, увидев, что находится в лагере бледнокожих. Посерела лицом от страха, да, видно, вспомнила, что своей волей на то пошла. Умолила белого забрать её с собой, на всё, что тот пожелает с ней делать, согласилась… Жрец увидел, что скво очнулась, пересел от очага на край постели её. Внимательно лицо посмотрел, губы пальцами осторожно разжал, успокоился – зубы целы. Значит, только началась у неё дурная болезнь. Поднялся, вышел на улицу, срубил с ели несколько веток, кинул во второй котелок, пускай заваривается хвоя. При этой болезни настой еловых иголок – первое дело. А как в Славгород её доставит – там и яблоки сушёные-мочёные, и взвары разные – откормит, на ноги поставит, пусть за его избой холостяцкой ухаживает. Всё не один. Вроде симпатичная. Будет. Но не сейчас, когда кожа да кости лишь от скво остались… Откинулся полог, шагнул через порог Храбр, увидел, как жрец возле ложа своего возится, и глаза блестящие, слова лишнего или дурного не сказал, поздоровался, присел к огню:

- Что поведаешь?

Путята вздохнул:

- Немного осталось. Думаю, через седьмицу начнут друг друга жрать.

- И что предлагаешь?

Показал жрец глазами в сторону скво, неподвижно лежащей, произнёс негромко:

- А как с ней. Показал кусок хлеба, и сломалась. На всё согласна, лишь бы выжить. Так и с теми, кто ещё в стойбище живой есть. Поманить мясом, подразнить хлебом – сами прибегут. Слабы они духом. Это наши могут сами себя голодом уморить, либо в последнем бою смертном сгинуть до единого, а эти – нет… Гуроны куда как крепче духом…

- Значит…

- Посылай к князьям, старший. Пора. И заодно пускай готовят место для…

Обернулся к скво, спросил на её языке:

- Сколько вас там? В стойбище?

Она хотела промолчать было, да взглянула на котелок, из которого запах непереносимый доносился, тихо ответила:

- Восемь сотен воинов. Да женщин  двести было.

- Спасибо. И не волнуйся. Ты им сейчас жизни спасла. А не предала племена. Сейчас своё дело закончу – есть будешь…

Вновь к Храбру повернулся, перетолмачил слова женские:

- Тысяча их. Восемь сотен воинов. Две сотни женщин. Разместим?

Тот кивнул:

- Хватит всего. И еды и крыши над головой. Стройка в Славграде ни на день не останавливается, сам знаешь. А нам их руки сейчас вот как нужны.

Жестом шеи коснулся. Показал. На ноги встал.

- Пойду к князю. Пора – значит, пора…

Вышел, на прощание головой кивнув. Скво от удивления даже на слабой руке приподнялась, да скользнула шкура по голому телу, выставила высохшую грудь напоказ. Вскрикнула слабо, стыдясь, вновь в шкуры зарылась. Один глаза блестят. Забулькало варево. Протянул руку Путята, с огня котелок снял, ложку достал. Поставил всё перед скво. Сверху ломоть хлеба белого отрезал. Накрыл.

- Ешь.