Красив и очень опасен

— Ради тебя.

Вот так просто. И так непонятно. Особенно в эту минуту, когда на сердце Кэссиди скребли кошки. Она молча кивнула и проследовала за опрятной медсестрой в палату отца.

— Десять минут, — наставительно промолвила медсестра. — Скорее всего он вас не узнает, но… мало ли что.

Дверь за ее спиной закрылась, и Кэссиди осталась наедине с отцом. В палате стоял равномерный гул. Сложные и непонятные приборы жужжали, гудели, тикали и попискивали, заставляя Шона дышать, прокачивая кровь по его жилам, поддерживая в нем жизнь.

Кэссиди подошла к кровати и остановилась. В этот момент она была абсолютно спокойна.

— Ты, как всегда, не мог не устроить представления, — заговорила она. — Неужто надо было так выпендриваться? Да еще на собственной вечеринке?

Глубоко ввалившиеся глаза Шона были закрыты, лицо казалось пепельно-серым. Он казался неживым, скелетом, обтянутым кожей.

Кэссиди прикоснулась к руке, свободной от трубочек и проводков.

— Ты ведь еще жив, я знаю. И ты не имеешь права уйти, когда еще так много не сделано. Да, книгу ты закончил. Ну и что? А если я скажу, что все в ней вранье, с первой до последней буквы? Что тогда? Тебе это важно?

Не дождавшись ответа, она продолжила сама:

— Скорее всего нет. Тебя всегда больше увлекала форма, нежели правда. Книга станет бестселлером, принесет уйму денег. Ты из-за денег пошел на это, да? Чтобы Мабри жила припеваючи?

Одно веко слегка дрогнуло, но приборы продолжали жужжать и гудеть с прежней безжалостной монотонностью.

— Разумеется, ты хотел прежде всего создать шедевр, — продолжила Кэссиди. — На альтруистический поступок ты не способен. И от меня ждешь того же. И, конечно, мечтаешь уйти, овеянный славой. Жаждешь получить еще одну Пулитцеровскую премию, пусть даже посмертно. Или, может, Нобелевскую? Я согласна получить ее за тебя. Подготовлю трогательную речь про вас с Ричардом. К тому времени вы уже оба будете на том свете. Ты веришь в существование ада? Так вот, вы там встретитесь.

На мгновение ей показалось, что в лице Шона что-то изменилось. Кэссиди крепче стиснула его запястье и нагнулась ниже. Она и сама не понимала, почему плачет, не пришла в себя после стольких потрясений, должно быть.

— Не смей умирать! — яростно прошипела она. — Ты еще не сказал, что любишь меня! Слышишь, черт бы тебя побрал? И я еще не успела сказать, что люблю тебя!

Шон не шелохнулся.

— Послушай, сукин ты сын! — гневно выкрикнула Кэссиди. — Я не позволю тебе просто так умереть, подай хоть какой-то знак!

Глаза умирающего приоткрылись. На какой-то ничтожный миг. Нос и рот его были закрыты респиратором, так что при всем желании Шон не мог вымолвить и слова. Но Кэссиди прочитала все, что хотела, в его потеплевшем и озадаченном взгляде. Почувствовала слабое прикосновение пальцев. И тут же глаза его закрылись, а рука обмякла.

Кэссиди отпустила отца. Смахнув с глаз слезинки, выпрямилась и, расправив плечи, направилась к выходу, надеясь, что Ричард уже ушел и оставит ее в покое.

Но Ричард ждал ее, стоя посреди приемной. На мгновение Кэссиди остановилась, не зная, как быть дальше.

— Мерзавец! — прошептала она себе под нос. — Он все-таки умер.

Почти сразу, всего через одно биение сердца, Ричард шагнул к ней, обнял и прижал к себе с такой силой, что кости Кэссиди хрустнули. Слезы полились градом. Все вдруг утратило смысл. Она остро нуждалась в сочувствии, понимании и утешении. Но не в любом.

Смертельно опасные объятия Ричарда Тьернана — вот единственное, чего ей так остро недоставало.

Глава 18

Ричард отвез Кэссиди на Парк-авеню. За всю дорогу оба не проронили ни слова. Ричард не знал, когда Кэссиди ела в последний раз; более того, он не помнил даже, когда ел сам. Обоим необходимо было перекусить и побыть в одиночестве. Восстановить силы. Поспать, быть может.

Впустив Кэссиди в холл, Ричард запер дверь и, обняв ее, порывисто поцеловал. Она не сопротивлялась. Безропотно, доверчиво и послушно она упала в его объятия, а Ричард даже не собирался обдумывать, к каким последствиям может привести ее полнейшая готовность подчиниться его воле.

Ему хотелось лишь одного — предаться с ней любви, неспешной и нежной, целовать каждый сантиметр ее тела. Он был готов с головой погрузиться в любовный омут, невзирая на смертельную угрозу, которая таилась в этом опрометчивом шаге. Ричард уже переступил роковую черту. Все его мысли были поглощены лишь Кэсси, ее болью, горем, страданием. Он был готов на все, лишь бы утешить, исцелить ее раны. Даже если тем самым он обрекает себя на верную погибель.

На этот раз Ричард не подхватил ее на руки, хотя его так и подмывало это сделать. Но он решил, что, если Кэссиди передумает, у нее должна быть возможность сбежать. Поэтому он взял ее за руку и повел по коридору мимо кухни, мимо спален, к своей собственной комнате. Ричард не хотел предаваться любви в ее викторианском склепе. Он мечтал о другом — о тепле и о солнечном свете. На худой конец о возможности слиться с Кэссиди в своей собственной постели, где столько часов провел в мечтах о ней.