Красин

Даже ночью и то лишен отдыха. Спишь пунктиром, то просыпаясь, то впадая вновь в забытье. В огромной, провонявшей портянками казарме — храп, зубовный скрежет, бормотанье и вскрики со сна.

Рано утром подъем. И опять все сначала. Как было вчера и как будет завтра. Один день — точный слепок с другого. Дни, одинаково серые, точно шинели солдат.

Не удивительно, что Герман, приехавший навестить его, бил поражен: таким исхудалым и изможденным он брата еще не видел.

Разговор с начальством дал не бог весть что. Какой вес у студента, пусть и столичного?

Все же полковой командир, прочитав длинную рацею о молодежи, которая необдуманно губит себя и неблагодарна старшим, жившим много хуже ее, но предоставившим ей все блага, кроме разве что птичьего молока, кое-какие послабления сделал. Помогло не столько красноречие Германа, сколько то обстоятельство, что Велинолуцкий полк собирался в лагеря. При оборудовании их Красин проявил себя крайне ценным, почти незаменимым человеком. Прирожденный талант техника помог ему в этом.

Грешен человек, хоть он и не был тщеславен, а испытал прилив гордости. Если уж тульские скалозубы ломают шапку перед ним, значит институтские годы потрачены не зря. Значит, учение пошло впрок, превратившись в умение.

Вслед за Германом некоторое время спустя он повидался и с Миловидовой. У нее были хорошие новости. Начатая работа, несмотря на провалы, продолжалась. Брусневцы, что уцелели, сколотили новый кружок. В него вошли студенты-технологи Радченко, Ванеев, Кржижановский, Старков, Запорожец, брат Герман, универсант Сильвин, Крупская, Невзорова и другие. Они штудируют Маркса, пропагандируют среди рабочих, заслушивают рефераты, обсуждают, спорят.

В общем, как многие говорят, дело движется, хотя и не больно ходко. Кружок больше изучительный, с налетом книжного гелертерства. Прежней брусневской глубины и размаха что-то не видать.

Правда, недавно появился новый человек. Совсем еще молодой, помощник присяжного поверенного, лет двадцати с небольшим. Волжанин, с насмешливо проницательными, монгольского разреза глазами. Тугой и стремительный, как стрела с натянутой тетивы, он блестяще эрудирован, неопровержим в своих доводах, целеустремлен и неукротимо энергичен.

Он сразу же внес в кружок живую струю. Глеб Кржижановский — недаром он готовится стать энергетиком — метко сравнил его появление с животворным грозовым разрядом…

Насколько радовали новости Любы, настолько мало радовала она сама.

Люба как-то поблекла. В ней появилась непонятная растерянность, даже робость. На улице она то и дело озиралась по сторонам. Если вдали появлялся "голубой офицер", втягивала шею, горбилась, зябко передергивала плечами.

Когда же они оставались наедине, Люба неловко молчала, курила одну и ту же, все время потухающую папиросу и глядела в окно долгим, отсутствующим и отчужденным взглядом.

И думала, все время думала о чем-то своем, скрытом от него и недоступном ему.

О чем?

Он этого не спрашивал…

Уезжал Красин из Тулы глубокой осенью, в распутицу, слякоть и грязь. Веселым во всей этой грустной истории было лишь то, что кончилась солдатчина. Фельдфебель из вольноопределяющихся, наконец, отслужил срок и уволился в запас. Утешительно было и то, что впереди маячил юг, куда был он приглашен одним из старых петербургских приятелей.

После убогой серости осенней Тулы ослепительный триколор Крыма: голубизна неба, синева моря, золото солнца.

Под мягким солнцем южного ноября постепенно забывалось пережитое. Он старался ни о чем не думать и ничего не вспоминать. Заплывал далеко в море, за буи, неодобрительно покачивавшие круглыми головами, ложился на спину и бездумно глядел в высокое небо, кое-где изузоренное розоватыми облаками.

Или, слегка приподняв голову, смотрел на далекий берег", где в лиловатой дымке горизонта зеленели горы. От них тяну* до ветерком, легким и теплым.

Хотел бы в единое слово Я слить свою грусть и печаль И бросить то слово на ветер, Чтоб ветер унес его вдаль…

А, шут с ней, с печалью. Двадцать три года ~- это только двадцать три года. Жизнь, в сущности, вся еще впереди.

Он переворачивался на живот и сильным брассом плыл к стайке резвящихся дельфинов, а они, сверкнув хвостами, уходили под воду.

На растительный образ жизни его хватило ненадолго. Полная праздность ума и тела — такой отдых был не по нему. И он днями без устали бродит по южному побережью, меряет версту за верстой от Симеиза до Алушты.

А вечерами сидит над книгой. То, что было упущено в тюрьме, куда не пропускалась социально-экономическая литература, навёрстывалось на воле. В Крыму он досконально изучил второй том "Капитала".

Однако Крым был не только благословенным уголком, он был и местом, куда частенько жаловал царь. Когда он поселялся в Ливадии, весь полуостров спешно очищали от неблагонамеренных лиц.

В августе Красина пригласили в полицию и предложили незамедлительно покинуть пределы Крыма. Ожидалось прибытие Александра III.