Красавица и генералы

- Тогда повесят твоего мужа, - заметил Родион Герасимович. - Простой народ и повесит, как поймет, что пора землю букарить...

- Не повесят, - ответила Анна Дионисовна. - Скоро все кончится. Тогда заживем счастливо.

Неизвестно, верила ли она в близкую возможность счастливой жизни, - в ее словах не звучало большой уверенности. Скорее всего, Анна Дионисовна пыталась отвлечь хуторян от попыток остановить неостановимое.

3

Двадцать второго января тысяча девятьсот восемнадцатого года в поселок с мужичьей стороны вошел красногвардейский отряд, казаки отступили в сторону Таганрога.

Нина осталась: ей нечего было бояться, ибо она считала, что ее самый большой грех перед простым народом-то, что казаки отбили у шахтеров ее рудник, - в действительности произошел не по ее воле, а по стечению не зависящих от нее обстоятельств. Казаки рассеяли вооруженную силу, по-другому они не могли. Поэтому, зная это, Нина надеялась, что любой здравомыслящий человек оценит ее роль беспристрастно и не осудит за чужую вину. Еще она надеялась на снисходительность, так как она поддерживала рабочих, покупая для рудничной лавки продукты.

Вместе с ней остался и Виктор. Он с любопытством ожидал, что сделает новая власть, и надеялся на лучшее, как всегда надеются юноши. "Вот мы не выдали Рылова, - думал он. - Рылов мизантроп, ему надо в политических целях чернить все прошлое и, значит, все русское. Но им понадобится добывать пропитание, обеспечивать себя металлом и углем, - значит, они займутся хозяйством, им понадобятся инженеры, промышленники, образованные люди. Понадобится и Россия. Она их и переварит".

Размышляя о приближающейся встрече с враждебно настроенным Миколкой, Виктор надеялся, что сумеет найти с ним общий язык. В конце концов спасение Рылова чего-то стоило.

Утром казаки ушли. В морозной заснеженной степи они растворились бесследно, поднявшись на курган, где высилась старая раина. Виктор и Илья стояли за воротами усадьбы, глядели в безлюдное пространство и молчали. Из деревни доносился едва слышный собачий лай. Возле конюшни, вблизи тепла и корма, пищали воробьи. Пахло пресным запахом снега, близкого жилья и кисловатым полушубком, в который был одет Виктор.

- Папаня покойный снился, - задумчиво сказал Илья.

Виктор не ответил, смотрел на бледно сияющую желтоватую дорожку в снегу, оставляемую едва видным сквозь облака солнцем.

- Покойник - это как будто к наследству, - продолжал Илья. - Сегодня ты ходишь балкуном, поешь-гуляешь, а что тебе ждать - не ведаешь... Гляди, кто там? - Он кивнул на трех мужчин, вынырнувших из балки. - До нас идуть. Ружья при них... Уж не по мою ли душу? Черт меня дернул летом с ними тягаться.

- Это не деревенские, - сказал Виктор. - Наверное, солдаты с фронта.

- Ну дай Бог, - ответил Илья. - Солдат у крайнем разе стащит, что худо лежит.

К усадьбе подходили трое в солдатских шинелях, плоско сдавленных к затылкам папахах. Что-то странное было в их лицах.

- Кажись, опасные, - тихо вымолвил Илья.

- Ничего опасного, - возразил Виктор. - Просто намерзлись, изголодались. Надо их накормить, и они очухаются.

Солдаты подошли и стали расспрашивать, что за усадьба и много ли здесь народу. Илья отвечал уклончиво, но сказал, что хозяйка - вдова офицера-героя. Но упоминание погибшего офицера вызвало лишь презрительную усмешку у спрашивавшего солдата и, похоже, только раздразнило его. У солдата из-под папахи выбивался сальный чуб, круглые карие глаза смотрели внимательно и холодно, толстый крупный нос, как картошка, заметно выдавался вперед, - у него в облике все было мягкое, жестокое.

Виктор поглядел на второго, худого, красноносого, с черной бородой, и тот тоже презрительно ухмыльнулся. А третий, с пшеничными мохнатыми бровями и водянисто-серыми глазами, произнес:

- Мы тож герои, ты нас офицерами не пугай.

- Рази можно покойником пугать, - ответил Илья. - Идем, служивые, похарчуйтесь да погрейтесь.

- За тем и пришли, - сказал чубатый солдат. - Нам христарадничать не пристало, потому как родимое отечество рухнуло. А потерявши голову, по волосам не плачут.

Он вызвал у Виктора омерзение глумлением над святым образом, но Виктор подумал, что это может быть бравада или бессилие измотанных бесприютных людей, и поэтому примирительно вымолвил:

- Ну идемте, здесь вас не обидят.

Их привели в кухню, где рано утром испекли хлеб и сейчас пахло плотным мучнисто-масленым запахом, и они сразу сунулись к печке. Кухарка Фаина в подвязанном по-хохлацки платке, в легкой кофте, под которой колыхались тяжелые груди, велела им скинуть шинели и сердито выговорила Илье:

- А в тэбэ шо, глаза повылазили? Язык отсох?

Илья развел руками и сказал:

- Ну будя горланить, ты им пожарь яешни с салом.

Солдаты поставили к стенке винтовки, навалили горой на табуретку шинели и папахи и пошли по кухне, заглядывая в углы. Возле полочки, задернутой занавеской, кухарка перегородила им дорогу и спросила:

- Куды?! Вот зараз за чубы оттаскаю да голодных выгоню как цуциков!