Красавица и генералы

- А с кем оставаться! - ответил Виктор. - Все инженеры ушли. Нина Петровна хотела рудник закрыть.

- Вы им чужой, - сказал Ланге. - Надо было уговорить их не сопротивляться. Вы еще молоды и опрометчивы, однако хочу кое-что объяснить, чтобы впредь вы не рисковали головой... Мы с вами интеллигенты и по своему положению должны обслуживать власть имущих. Нам без властей никак не прожить, нас раздавит простонародье. Пример налицо. Слава богу, сегодня почувствовали, что за нами сила. Правда, это казаки с отсталыми монархическими взглядами, у них к тому же нет всероссийских экономических интересов, лишь одни окраинные амбиции. - Ланге усмехнулся. - Вот уже критикую! Трудно удержаться, когда видишь правильный путь, а силы не имеешь... Приходите завтра на рудник, начнем работу.

То, что управляющий объяснял свои взгляды и звал на работу, то есть занимался несвойственным ему делом, вызывало ощущение неустойчивости.

- На работу? - переспросил Виктор. - Но все рабочие, наверное, разбежались.

- Надо собрать, - сказал Ланге. - Если не долг перед отечеством, то уж голод заставит их работать.

Песенники по сигналу сотника запели:

Как за Доном за рекой, вот,

Казаки гуляют,

Некаленою стрелой, вот,

За реку пущают.

И задорно притопывали, посвистывали, почти преобразившись в загулявших казаков.

Они ночью мало спят, вот,

Ходят, разъезжают, 

Все добычу стерегут, вот,

Рыщут, не зевают.

Нина, улыбаясь, смотрела на них. Пропели "Как за Доном" и еще три песни.

Один из казаков, с двумя крестами на груди, раскрасневшийся, рыжеватый, с широкими веснушчатыми кистями, рассказывал Трояну, за что получил кресты.

Виктор подошел к ним поближе. После разговора с Ланге он был предоставлен самому себе, Нина не обращала на него внимания, и он ее осуждал.

Слушая неторопливую, полную достоинства речь казака, он вспоминал вчерашний бой, как подвели пушку и начали бить по руднику.

- Уже развиднелось, - рассказывал песенник. - Наш дозор замаячил нам с опушки, чтоб мы, значит, потихоньку шли, не выдавали себя... Идем без дороги по эту опушку, а по ту опушку, по дороге, они идут. Углом к нам. Охранение его прошло, нас не приметели. Спереди офицер, синяя шубка наопаш висит, серебро сверкает, мех плотный, теплый. За офицером - они. По четыре в ряд, шесть шеренок. Солнце всходить уже стало. Сабли на солнце заблестели. И лошади фыркают. Идут рыской. Ну подъесаул наш говорит так тихо, почти неслышно, чтоб шашки вынули. Повалили мы пики... Айда, погнали! Зашумели: ура! Офицер ихний крикнул... Я ему пикой под самое горло... Запрокинулся... Весь серебром обшитый...

Троян не дослушал казака и, достав бумажник, дал пять рублей, сказал:

- Это тебе, братец, за голос. Лучше пой. А про зверства не люблю.

Песенник поблагодарил и улыбнулся:

- Чего, господин, от моей балачки с души воротит? Так на то война, чтоб погулять, там все под Богом ходют.

- Вчера рабочих стрелял? - спросил Троян.

- Тьфу! - грубо ответил казак. - Сдурели вы тут, чи шо? - И повернулся к инженеру спиной, вприщур поглядел на Виктора и вперевалку прошел мимо, обдав запахом пота и дегтя.

"Родина, - подумал Виктор. - Эх, родная сторонка!" Он почти согласился с раненым социалистом, ни во что не ставившим эту кровавую родину, и согласился бы полностью, если бы была какая-то другая родина. Но другой не было! Этот казак-зверюга, чудесно певший, легко воевавший и убивавший, был неотрывен от Ланге, Нины и самого Виктора.

Виктор снова поглядел на Нину, силясь разобраться, что с ней происходит. Ему показалось, что она тоже должна думать о Рылове, о том, что тот - враг и его следует отдать казака м.

- Нина, надо с тобой поговорить!

Они вошли в кабинет, Виктор сказал, что не может забыть раненого и просит не проговориться о нем.

- Не проговориться? - спросила Нина. - Мне-то? Печенеге? Ладно! произнесла она, раздражаясь. - Долго собираешься стоять нараскоряку? Казаки помогли мне, всем нам, запомни!

- Они его убьют, - сказал Виктор. - Понимаешь, я хочу, чтобы его убили. И ты хочешь. Меня подмывает сказать есаулу... Но мы будем убийцами.

- Сейчас пойду и скажу, - ответила Нина. - Пусть решает, может, помилует. Тебя же помиловали!

В ее голосе он услышал странную жестокую ноту. Она отвернулась, стала вертеть тяжелый браслет на левом запястье, потом сдернула его и швырнула на пол. Базелика зазвенела, покатилась.

В застекленном фотографическом портрете Петра Григорова промелькнуло отражение желтой кофты.

Нина вышла из кабинета, оставив Виктора, и он догадался, что будет. Она выдаст им Рылова!