Красавица и генералы

Потом еще долгие месяцы она вспоминала Виктора, молясь за него, чтобы он остался жив и невредим. То, что случилось с ней, было ужасно. В сентябре изымали с воинской командой "третий сноп" у григоровских мужиков. Изымал кучер Илья, верный человек. И как будто дело прошло вполне мирно, никого не выпороли, не убили.

За что же, спустя несколько дней, налетели на хутор у Терноватой балки неизвестные люди, отрубили Илье топором ноги, повесили в саду маленького Петрусика, раздробили голову Хведоровне? Это были звери, лютые звери.

Какое зло их сотворило, какая земля взрастила?

Нина обращалась к Богу.

Он видел, как набрасывали веревку на тоненькую шею ребенка, он допустил эту лютую казнь.

Вернувшись из Мариуполя, она осматривала курень и сад. На старой груше она нашла потертую кору на суку, стала гладить дерево, словно оно запомнило ее сыночка.

- Я убила Петрусика! - призналась Нина Анне Дионисовне. - Зачем мне зерно? Зачем рудник? Ничего не хочу!.. Почему вы не спасли его?

Она знала, что тогда Анна Дионисовна была в поселке и не могла никого спасти. И никто не мог спасти. Она забыла, среди кого живет. Не здесь ли спихивали девушек в шурфы, топорами рубили родителей? Новая Америка, передовая промышленность, смелые молодые силы - все порублено, везде кровь.

Глава одиннадцатая

1

И кануло все, ушло с быстрым течением навеки!

Сгорел в боях под Кромами московский поход. Ранними октябрьскими метелями замело следы добровольцев. Зажатая политкомиссарами и заградительными отрядами Центральная Россия, медленно, с трудом развернувшись, выдавила деникинскую занозу. А что до отдельных юнцов, вольно или невольно брошенных в самое пекло, - одни погибли, другим было суждено испытать злую долю раненого-калеки, третьи, отступая, дошли до Орла, Курска, Харькова, до степи и потом увидали Крым и турецкие берега, тот самый долгожданный Константинополь, с проливами, к которым вела Россию победа в великой войне, вела и не привела. Не было ни победы, ни России, ни проливов. На Константинопольском рейде стояли английские и французские крейсера. Древний Царьград, помнивший киевского князя Олега, сиял величественными куполами Айя-Софии. И думалось, глядя на мраморные дворцы и сады, спускающиеся прямо к воде Босфора, что скоро, скоро вернешься домой...

В Крыму Виктор болел сыпняком, и тогда снился ему Макарий, звучали разные голоса, мелькали под аэропланом хутора и железнодорожные станции. Ветер дул ему в грудь, внизу была пропасть. Макарий и отец, как ангелы, летели рядом.

Кто-то кричал:

- Эх, офицеры! Зазнались! Без батарей. С одними винтовками...

Другой голос откликался:

- Не ложиться! В полный рост, трусы!

- Тяни! Тяни за ленту! Разворачивай!.. По саням! Бей по саням! По комиссару! Еще! Еще!

Голосов звучало множество. Виктор не знал, куда он летит, почему возле него умершие и куда его зовут.

- Большевики вынуждены делать дело Ивана Калиты!, - настойчиво твердил еще один голос. - Держава живет по своим законам, ей все равно, какой флаг, - белый, красный...

В бреду Виктор соединил Ледяной поход и московский.

У Виктора тиф, он никуда не пойдет... Сосед в цепи приподнимается, чтобы получше осмотреться, и вдруг выгибается, на мгновение будто окаменевает, и валится на бок. Его фуражка катится колесом. Далекий пулемет поднимает ее в воздух. Раз, другой, третий! Разрывает в клочья.

После тифа Виктор до мая числился в нестроевой части, а когда совсем поправился, стал ходить с офицерами в порт на разгрузку, подрабатывая за ночь несколько десятков тысяч рублей.

Здесь, в "крымском сидении", начинало что-то осознаваться, и горькая мысль о русском народе мучила многих.

Каждый день Виктор слышал, как задавали вопрос, что их ждет впереди, и как натыкались на свою вину.

- Я застрелил, наверное, десятка три товарищей, - признался поручик Вольский, веселый и простой в обращении офицер. - По обычным меркам я убийца и мы все убийцы... Но представьте, буря когда-нибудь должна кончиться, - мы станем нормальными...

Разговаривали ночью при звездах и блеске лунной дорожки в море, ожидая то ли баржи, то ли буксира. Вода шипела и терлась о пирс. Пахло волей, простором. Вечность и Божье провидение, казалось, взирали с вышины на молодых людей. Подступало томительное раскаяние.

Шли на Москву, а оказались в Крыму, на клочке суши, не понятые народом, который освобождали. Да он не нужен был летом и ранней осенью прошлого года народ, дрожавший над своими маетками и дожидавшийся, чья возьмет верх.

- Надо было помягче, - сказал Виктор. - Не отнимать, за все платить.

- А где взять гроши? - насмешливо спросил прапорщик Глинка - Хлевы чистить или как? С нас одна баба за шлею пять фунтов соли взяла. Мы же ее пальцем не тронули.

Все замолчали, потому что Глинка хоть, может, и не солгал, но вообще-то в его пять фунтов никто не поверил.

- Уляжется буря, долго нам придется грехи отмаливать, - потом сказал Вольский. - Мы уже совсем пролетарии, живем своим трудом, никого не трогаем.

... И вскоре отмолили. Началось наступление армии генерала Врангеля из Крыма.