Краса гарема

И вот они все трое начали спуск по черной лестнице в полутемноте, рассеиваемой лишь лучинкою, которую несла Лушенька в левой руке. Правой она поддерживала Марью Романовну, которая и шагу не могла ступить без посторонней помощи, поэтому с другой стороны ее вела, порою почти тащила на себе Наташа. Конечно, ей было тяжело, и она иногда принималась стонать и охать, Лушенька тотчас на нее очень сурово шикала, и Наташа почему-то слушалась. Один раз, впрочем, нежной барышне стало вовсе уж невмоготу, и она решительно объявила, что застудила ноги, что у нее разломило спину, руки отваливаются, в глазах темнеет, что она вот-вот сама упадет без чувств и лучше отправится за подмогою, покуда этого не произошло. Тут Лушенька всполошилась, прислонила Марью Романовну к прохладной стенке сеней и принялась что-то шептать Наташе. В том состоянии, в котором находилась несчастная больная, она не слишком-то способна была хоть что-то разобрать в этом шепоте, до нее долетали лишь обрывки фраз. Особенно громко прозвучало то ли «поможет навеки избавиться», то ли «поможет навеки избавить», а еще – «завидовать» и «соперница». Марья Романовна слабо удивилась, от кого же хочет навеки избавиться Наташа, а потом рассудила, что все же было сказано – «навеки избавить». Верно, речь шла о том, чтобы избавить ее, Машу, от страданий! При чем же тут какое-то соперничество, постигнуть она была не в силах, да и бросила это пустое занятие, вновь доверившись сильным рукам Лушеньки и помощи Наташи, которые наконец-то довлекли ее до выхода из сеней и вывели на стылое, продуваемое всеми ветрами заднее крыльцо. И тут-то началось все то, о чем она уже вспоминала прежде: уговоры облачиться в заколдованную исцеляющую одежду, обещания незамедлительно испытать райское блаженство и все прочее, окончившееся в неведомом доме у неведомых людей.

Итак, судя по случайно услышанным словам, Марью Романовну одурманили банджем, а раньше дали некую отраву, чтобы она захворала, – и вынудили таким образом обратиться к знахарке за помощью. Знахаркою притворилась женщина, которую называли Айше. Пособником ее был странный человек по имени Керим. Лушенька состояла с ними в заговоре, в этом у Маши теперь не имелось сомнений. Наташа, очень может статься, тоже являлась их сообщницей. Что значили эти намеки Лушеньки – мол, Наталье Алексеевне нужно избавиться от соперницы? Но где и как Маша могла перейти дорогу кузине? В своих мечтах касательно Александра Петровича Казанцева Маша даже себе стыдилась признаться. Неужели Наташа что-то заметила и почувствовала? Ну и что? Могла из-за этого предать подругу и родственницу? Да мыслимо ли этак карать за одни лишь пустые мечты?!

Вероятно, Наташа была обманута Лушенькой, которая присочинила на сей счет лишнего, она ведь мастерица сплетни придумывать. Это Наташу, конечно, извиняло, а вот пакостнице горничной не могло быть никакого прощения за то, что предала свою госпожу, которая сделала ей столько добра. Несмотря на отчаянное положение, в коем находилась сейчас Марья Романовна, она очень опечалилась этой несомненной и самой черной неблагодарностью. Почему? За что?!

Она вспомнила, как дядюшка Нил Нилыч год тому назад вознамерился употребить для своего удовольствия невинность молоденькой сенной девушки. Лушеньке тогда едва пятнадцать исполнилось; кроме того, была она просватана за молодого кузнеца Вавилу. Зловредный управляющий отдал Вавилу в рекруты, тут уж Марья Романовна ничем дядюшке помешать не могла, как ни старалась, но Лушеньку от его посягательств она все же оградила, взяв ее под свой неусыпный присмотр. Обучила девушку грамоте, вышиванию шелком (в этом госпожа Любавинова была большая искусница), посылала на выучку к куаферу соседской помещицы, чтобы Лушенька могла потом хорошо убирать волосы своей госпожи. Правда, иной раз Марье Романовне казалось, будто упорный труд Лушеньке изрядно тошен, гораздо более по вкусу ей лясы с девками точить, семечки лузгать да повесничать с молодыми парнями. Однако добродушная барыня все это ей прощала, потому что и сама была горазда лениться, и в юные года, и даже теперь, да и помнила еще, как сладко невинное кокетство для пробуждающейся женственности. В конце концов, не век же Лушеньке оплакивать разлуку с Вавилою, а дождаться его после рекрутчины совершенно немыслимо. Марья Романовна присматривала для горничной хорошего мужа, однако среди своих, любавиновских, Лушеньке никто особенно по сердцу не приходился, и барыня знала, что, если горничная отыщет себе сердечного друга на стороне, она ее ни в коем случае не станет неволить. Что же не по сердцу пришлось Лушеньке в отношении к ней Марьи Романовны, коли она пошла на такое злодейство?!