Крах однополярного мира

Однако по-настоящему массово добыча кардиффского угля стартовала после начала расцвета цветной и чёрной металлургии в Уэльсе, так как рядом с этим качественным углём удачно обнаружились и богатые медные, никелевые и железные руды. Уже в 1891 году добыча кардиффского угля составила 30 млн тонн. Но еще более стремительно росла (практически по той же экспоненте) начала расти и численность уэльских шахтеров — дошло до того, что местные металлурги даже заключали с рабочими договора о том, что те не перейдут на работу в шахты, где разнорабочим стали платить больше, чем квалифицированным работникам на заводах. И это было плохим признаком, означавшим что «угольные сливки» в Уэльсе уже сняты, и добывать качественный уголь становится вся тяжелее и тяжелее. Если в 1883 году производительность труда в Уэльсе составляла 309 тонн на человека, то в 1900 году она упала до 266 тонн, а к 1912 году снизилась до 222 тонн на каждого рабочего.

Предвоенный, 1913 год стал пиком добычи угля для Уэльса, когда на горá было поднято 56,8 млн. тонн кардиффского «чёрного золота». Но это далось неимоверно высокой ценой — число занятых в угольной отрасли достигло четверти миллиона человек!

Для сравнения: американская Западная Вирджиния в том же 1913 году добыла сравнимую цифру похожих качественных углей — 62,7 млн тонн, только вот число шахтеров там составило лишь около 70 тысяч человек. Как говорится — почувствуйте разницу в производительности труда.

Кроме того, высококлассные валлийские специалисты, знающие угледобычу, были к тому времени нарасхват по всему миру. Например, ещё в 1869 году уроженец Уэльса Джон Хьюз (Юз) начинает строительство завода в российской Юзовке — будущем Донецке. И здесь мы видим второй момент, связанный с кризисом ресурсов, — в этот период времени чётко выстроенная и централизованная структура имперского организма начинает распадаться и «дрожать»: большая часть насущных проектов, которые обеспечивают ресурсные потребности империи, переносится из метрополии и исторически связанных с нею провинций на далёкую периферию (в колонии), а то и далеко за пределы имперских границ.

В частности, именно за это ругали поздний СССР, который по столь же объективным причинам развивал ресурсно-богатую Среднюю Азию — или даже «помогал» странам Африки и Азии, но при этом весьма скупо вкладывал в собственные, исторически российские регионы. Причина такого подхода при отстранённо-математическом взгляде на динамику империй становится очевидной: в колониях или отдалённых провинциях ресурсы обычно стоят дешевле и более доступны, нежели в хорошо освоенных внутренних провинциях и, тем более, в метрополии.

Третьим фактором, который сопровождает пиковое состояние империи, является то, что нарастающий недостаток ресурсов побуждает имперскую цивилизационную систему уменьшать расходы на создание инфраструктуры, в то время, как сумма расходов на поддержание существующей инфраструктуры продолжает рост — вслед за числом храмов, дворцов, кораблей, авианосцев, армий или торговых караванов.

А что нам говорит история? Есть ли у неё подтверждение — или же опровержения нашей математической модели? Да есть. Как пример, стоит привести историю всё той же «Англии — владычицы морей» и грустный сюжет деградации её морского могущества.

Последняя «гонка вооружений», которую Англия смогла всё-таки с честью выиграть, была «дредноутная гонка», которая пришлась на период назначения будущего премьер-министра страны, Уинстона Черчилля Первым лордом Адмиралтейства. Уже в тот момент было ясно, что на море Британии предстоит соперничать не только с Францией и Германией, но и с США. Расходы на военно-морские силы к началу ХХ века стали самой крупной затратной статьёй британского бюджета. Черчиллю было поручено проведение реформ при одновременном повышении эффективности затрат — всё в той же логике «роста любой ценой», но уже с оглядкой на то, что казна империи всё-таки не «резиновая».