Крах династии

— Ты кто такой?! — наконец нашелся, что спросить, солидного вида муж с высокомерным выражением лица и объемным животом.

— А ты кто такой? — в свою очередь поинтересовался я.

— Я?! — буквально вскричал он, потом совершенно искренне удивился. — Ты что, меня не знаешь?!

— А что, разве нас знакомили? Я не припомню.

Господи, сколько на свете существует людей, которые, добросовестно заблуждаясь, считают себя всенародно известными, почитаемыми, а то и любимыми!

— Ты, наверное, чужестранец, если не знаешь, кто мы, — мягко сказал красивый мужчина с правильными чертами лица, великолепной лепки породистым носом и ласковым выражением глаз. — В Москве нас знает каждый. А вот с тобой мы пока не знакомы.

Я еще не справился с раздражением и не менее резко, чем раньше, спросил:

— Вы что, пригласили меня прийти для того, чтобы узнать, кто я такой?

Уже то, что я употребил глагол «пригласить» вместо более уместного «повелеть», было, судя по выражению ли присутствующих, большая дерзость. Однако носатый красавец не ответил резкостью на дерзость, напротив, как и раньше, ласково, даже как-то смущенно улыбнулся и представился:

— Меня зовут боярин князь Василий Иванович Шуйский, по правую руку от меня боярин Федор Иванович Шереметев, по левую мой брат, боярин князь Иван Иванович, небось, знаешь таких?

— Не знаю, — кратко ответил я, — теперь буду знать. И что вам, бояре, от меня нужно?

Хамство заразительно и сразу же побуждает противодействие. Шереметев и второй Шуйский покраснели лицами и даже машинально потянулись руками к своим посохам, однако Василий Иванович сдержал их взглядом и спокойным голосом спросил:

— А твое имя дозволено ли нам будет узнать?

И тут, да простят меня любезные читатели и русская история, появился еще один из многих, особенно в наше время самозванцев, склонный к приписыванию себе придуманных, никогда не существовавших титулов. Я встал в позу, приосанился и четко, с предполагаемой значимостью отрекомендовался:

— Светлейший князь Алексей Крылатский, собственной персоной!

Бояре удивленно, если не сказать скептически, осмотрели мой простецкий, демократический наряд, после чего Иван Шуйский уточнил:

— Собственной чего?

— Персоной, — серьезно объявил я, без приглашения садясь на скамью напротив них. — Это значит, самый, что ни есть первейший, родовитый и древнейший.

— Никогда о таком не слышал, — признался пузатый Шереметев. — Ты, видно, прибыл издалека? Не скажешь, из какого места?

Я проигнорировал вопрос и, вольно расположившись на скамье, спросил:

— Вы хотели со мной о чем-то говорить? Я вас слушаю.

Теперь, когда я нагло, без приглашения сел, позиция бояр оказалась не совсем удачной: они, знатнейшие, можно сказать, аристократы сидели втроем на одной скамье, что как бы принижало их индивидуальную значимость, а я один, как «первейший». Однако будущий русский царь Василий Иванович Шуйский ничуть этим не смутился, напротив, он сделался еще любезней и доброжелательней, чем раньше, и спросил:

— В Москве говорят, что ты, князь Алексей, дружишь с нашим царем Федором?

— Как может иноземный князь дружить с самим русским царем! Я по мере сил помогаю семье Годуновых справится с телесными недугами, только и всего.

— А не паскудно ли светлому князю лекарствовать, как какому-то безродному немцу! — воскликнул князь Иван и пренебрежительно покрутил в воздухе рукой, так и не подобрав подходящий случаю уничижительный эпитет.

— Нисколько не паскудно, сам наш Спаситель Иисус Христос врачевал болезни. А что такое какой-то удельный князь или даже московский боярин рядом со Спасителем? Плюнуть и растереть.

На такой оскорбительный для чести московского боярства аргумент никто не возразил, хотя присутствующим он сильно не понравился.

Сидящие передо мной люди были примечательны каждый по-своему: Шереметев — с узким верхом и обширным низом, и лицом, стертым невыразительностью до потери индивидуальности, походил на провинциального начальника, не умеренного в жирной пище. Иван Иванович Шуйский был простоват, но, несмотря на законную родовую гордость, явно незлобив и наивен; будущий царь Василий Иванович обтекаем, многомудр, лжив, изворотлив и, как мне показалось, ради достижения своей цели способен на самые неординарные поступки.

— И как здоровье государя? — заботливо поинтересовался боярин Василий Иванович.

— Что ему сделается в таком молодом возрасте! Здоров как бык.

— Марья Григорьевна, слышно, совсем занемогла? — продолжил он допрос.

— Не то, что занемогла, грустит, что мужа потеряла.

— Да царь Борис, того... — вставил свою ничего не значащую реплику Иван Иванович по прозванью Пуговка.

— А царевна что? — продолжил старший брат. — Совсем плоха?

— Ничего, я ее каждый день лечу, думаю, скоро совсем поправится.

— Каждый день или каждую ночь? — без тени улыбки уточнил старший Шуйский.

— И день, и ночь.

— Лечишь, слышно, медовухой?

— И это вам известно? — удивился я. — Именно медовухой, она в ней ноги мочит. Очень полезное средство, если заболеете, советую попробовать. Еще вопросы есть?