Крайний случай

Предвыборные листовки ему составляли женщины, жаждавшие загладить вину перед почти воскресшим гинекологом. Их вина состояла в том, что в приливе справедливых чувств они давали на него показания. Но сейчас, понимая, что в городе-то, кроме как к Юрку, обратиться– то не к кому, они дали заднего ходу:

– Говори, что надо, и всем поможем. Только когда смотреть нас будешь, то уж пощади, – просили бабоньки.

– Печатайте, дорогуши, не плачьтесь. Ваш грех и не грех вовсе, а так, глупость одна, – ласково говорил Юрок, злобно поблескивая глазками…

В день выборов он стоял у входа в избирательный участок, пожимал руки избирателям, приговаривая что-то вроде:

– Сердечно рад вас тискать…

– Каналы непроходимы…

– Да минуют вас вошки…

С таким подходом он имел успех, нагулял политический вес, последним в списке проигравших кандидатов не был и поставленную задачу выполнил, работая совместно с начальником пожарной охраны, олицетворением идеала службистов, учителем самой интеллигентной внешности, который не мог не пленить романтические умы, и стервозной скандальной дамой, почитатели поведения которой тоже нашлись…

Через пару месяцев Юрок опять был в своем кабинете, где, потирая руки, принимал тех женщин, что еще недавно доносили на него следователям, жаждущим показателей и должностного повышения.

– Ну что, милая, вот и пришла моя очередь брать с тебя показания. Давай, не скупись. Цена возросла. Ишь, жаловаться захотела. Да у милиции кишка тонка против гинеколога. Меня не засадишь. Это я засадить могу…

– Да я ведь не по своей охоте. Заставляли меня…

– Ты меня не прерывай, милая. Гони деньги за лечение и откупной. А про милицию забудь. Куда им? Сегодня право не законное, а телефонное. Позвонят сверху, прикажут и закроют они на меня глазки, а вот ты ко мне придешь…

Месть была сладка и денежна. Юрок разгулялся. И все было бы хорошо, если бы не долги перед избирателями и начальством.

За бесплатными абортами и средствами для поднятия сексуального настроения постепенно выстроилась приличная очередь. Она слизывала все пенки, которые успевал снять Юрок со своих рядовых посетителей. И вот как-то по этому поводу он так сильно рассердился, что нагрубил в течение рабочей недели двум десяткам своих пациентов, средь которых были и важные.

– Да сколько можно? Все свои обязательства я выполнил, мамаша, – говорил он, выпроваживая за дверь очередную избирательницу. – А у вас есть справка, что вы за меня голосовали? Ах нет? Так идите в регистратуру, берите талон и в порядке живой очереди, а там уж посмотрим…

– Средства для любви кончились, – объяснял он избирателям. – Но могу пол поменять, если хотите. Не хотите? Ну тогда прощевайте, у меня тут только для женщин.

– А вы кто такая, да без направления? – ошибочно повысил он голос. – Ничего не знаю. Дело прошлое. А кто прошлое помянет, тому глаз вон. Вам что, глаз не жалко?

Если первые два ответа мало кого интересовали, то последний вызвал возмущение.

– Каков негодник! – распалилось высокое начальство. – Да как он посмел слепотой угрожать?

Юрка сократили без разговоров. А чтобы не возмущался, перерегистрировали поликлинику в ОАО «Логово медицинской змеи», и официально его рабочего места не стало. А на «нет» и суда нет…

Жажда денег Юрка вознесла, жажда и сгубила. Друзья, знавшие его начинку, стали звать его попросту Голубец. А сам он – то ли домой возвратился, то ли по северам бродит… Это неизвестно. Но иной раз слышно, что какой-то мужик-гинеколог где-то деньги нещадно дерет. Значит, жив еще…

Шампунь

«Рекламная пауза должна быть и в книге»

Картина первая

Лето. Теплый светлый день, обласканный яркой зеленью. По центральной улице городка уверенно и легко идет довольный жизнью горожанин. Шикарный костюм облегает его упитанное тело. Его дорогие туфли цокают по асфальту. Голову украшает модная прическа из отборнейших волосин.

Он обращается к зрителям:

– Раньше волосы причиняли мне много беспокойства, иногда бывало и так…

***

Картина вторая

Хмурое утро заглядывает в мутные окна. После перепоя тот же горожанин заходит в ванную. Его черты еле узнаваемы. Лицо позеленевшее, под глазами отечные мешки, волосы всклокочены и торчат в разные стороны пучками соломы.

Он критически осматривает свое отражение в зеркале. Замечает трехдневную щетину и недовольно морщится, проводя ладонью по упругим колючкам, торчавшим, словно пни на лесосеке. С жалостью трогает воспаленную местами харю. Затем поднимает ладонь выше и делает попытку примять волосы. Но упругая, безжизненная шевелюра не поддается даже смоченной двумя хорошими плевками пятерне.

Охая, горожанин лезет в бак с грязным бельем, чтобы найти упавшую туда расческу.

– Неделю назад, падла, упала! – ворчит он.

Найдя искалеченный предмет туалета, лишенный в борьбе со стихией части рабочих зубьев, а по чистоте схожий с садовыми граблями, он погружает его в хаос волос и изо всех сил тянет ото лба к затылку. Причем делает это с таким остервенением, что обнажаются его пожелтевшие зубы…

Горожанин подносит расческу к глазам и констатирует: