Край непрощённых

Короче говоря, на суде Синдзи взял вину на себя, сумел убедить всех, что младший брат ничего не знал. Сам Юдзи вину признал полностью, желая разделить судьбу брата. Честь японцев, семья, традиции, все такое. Вот Синдзи на этом и сыграл. Все поверили, что Юдзи на себя наговаривает… Из старшего Такехисы получился бы гениальный актер… Короче, Синдзи казнили, а Юдзи отпустили. Он прожил еще двадцать лет и погиб в какой-то перестрелке. И когда попал сюда, то услыхал эту байку, про то, что можно взять себе чужой грех. Отыскал Наблюдателя и взял на себя все грехи брата. Вернул долг, так сказать. И Синдзи теперь в раю, или куда там попадают те, которых отсюда выпускают. Наблюдатель этого не уточнил.

Кирсан почесал подбородок.

— Два вопроса. Где доказательства того, что Наблюдатель сказал правду и Синдзи действительно отпущен? Где доказательства, что Юдзи это не сочинил?

Святой в ответ только улыбнулся, неожиданно мягко:

— А Наблюдателю врать нам незачем. Он — незаинтересованное лицо во всем этом бедламе, что запрещено говорить — не говорит, но отвечает, если имеет право. Парадоксально, но его я бы записал скорее в друзья, чем во враги. А что до Такехисы — то Юдзи обладает в моих глазах особой привилегией: я верю ему на слово, без доказательств. Ты, разумеется, вправе не верить.

Ладынцев вздохнул.

— Ладно, положим, все правда. Но это еще не дает ответа на вопрос, почему нельзя таким же макаром смухлевать с собственными грехами.

— Таких умных были тыщи до тебя и будут тыщи после. Наблюдатель проинструктирован не позволять кому бы то ни было избавиться от своих грехов, будь то подделка, переписывание, вычеркивание или принуждение кого-либо к взятию себе чужой вины. Но запретить добровольцу взять чужие грехи на себя Наблюдателя забыли проинструктировать, и он делает это, если попросить. Просто потому, что не запрещено. Он — не наш тюремщик и не наш палач. Работа у него такая, наблюдать тут за чем-то и вести бухучет грехам и карам.

Кирсан снова лег на крышу, глядя в затянутые тучами небеса:

— Кажется, тот, кто давал инструкции Наблюдателю, крепко нас недооценил. Ему в голову не пришла мысль о том, что мы способны на самопожертвование, да?

— В точку, — кивнул Игнат.

Примерно через час толпа мертвяков у стен насчитывала уже за сорок штук, и Святой рассудил, что если принять общее количество 'кирсановых' покойников в полсотни, то где-то шляется еще несколько, не такая уж большая проблема.

Кирсан и Игнат быстро пробежали вдоль по крыше здания и спрыгнули вниз с противоположной стороны, оставив практически всю толпу позади.

— Искренне надеюсь, мы тут на весь город только два придурка, сунувшихся сюда по собственной воле, — заметил Святой, — тогда мы можем больше ни одного тухляка не встретить, разве что парочку твоих отставших. Ну и моих, если кто из них каким-то образом из полиэтиленового кокона выбрался.

Над ними, едва не задевая дома, с воем промчались два самолета, Юнкерс-87 с крестами на плоскостях и краснозвездный Ла-5. У истребителя уже закончились снаряды, потому что он пошел на таран, игнорируя очереди стрелка-пулеметчика и явно намереваясь раскромсать винтом хвостовое оперение пикирующего бомбардировщика. Но ас люфтваффе тоже попался не промах. Уходя от преследования на бреющем, он сбросил бомбы на девятиэтажку, над которой пролетал, с минимальной высоты, бомбам не хватило высоты даже для того, чтобы пробить пару перекрытий, и они взорвались прямо на крыше прямо в тот момент, когда над ними проходил истребитель. Кирсан отчетливо увидел оторванные взрывом куски крыльев, затем Ла-5, или то, что от него осталось, разбился где-то между домами. Однако классический маневр бомбардировщика времен второй мировой — подорвать висящего на хвосте истребителя, сбросив бомбы в бреющем полете — удался немцу недостаточно хорошо, потому что Юнкерс тоже получил повреждения и разбился несколькими секундами позже чуть дальше по улице.

— Ну бомбардировщик, да еще и немецкий — тут все понятно, — заметил Кирсан, — по крайней мере, в отношении пилота. Бомбил, гад, города — пожни, что посеял… Чем стрелок провинился, если бомбы-то не он бросал? И наш, советский самолет — не бомбер ведь, а истребитель. Летчик, стало быть, тоже нагрешил, в самолете сидя?

Святой только фыркнул: