Край неба

Анастасия, постаревшая и седая, ставшая совсем маленькой и незаметной, ехала ночным, неспешным поездом, делившим черное пространство на две половины. Состав поскрипывал телом, тараторил что-то свое на стыках рельс — казалось, постанывал от непосильной работы; люди в вагоне сидели и лежали, было тесно, неуютно и душно. Анастасия, отгородившись ладонью от тусклого света, пристально вглядывалась за окно, в черноту полей; изредка вспыхивала в этой черноте будка путевого обходчика, пустынный переезд или же тихая станция, и опять — чернота да голое поле. Анастасия томилась ожиданием и думала о том, что жизнь ее неприметно утекла с каждодневными заботами, горестями и радостями. Крутилась она в этой жизни, сколько помнит, с утра до вечера, работала, чтобы выжить. Ничего особенного, если подумать, не видела; да и что оно в поселке свершалось такое?.. Разве кто приедет или в армию провожают?.. А так — одно у людей: работа. Работа да огород. И она, как все, ради куска хлеба крутилась, на хату стягивалась. И стоит теперь хата, но как вспомнишь, кому только в ножки не поклонилась, сколько слез выплакала… «Но то ладно, — думала Анастасия, все вглядываясь в окно, — а Ваня такие дороги прошел, с того света, можно сказать, вернулся — и не успел пожить. Меня забрал из больницы, вроде бы приходил за этим, или так, будто сил хватило только до дому добраться. И лежит теперь, бедный, ничего не знает, а фронтовикам почести да послабления предоставили; да и то: сколько их осталось. Тот, слышишь, умер, другой — лежит… А лейтенант приезжал…» Лейтенант приезжал, вернуться хотел, но было это давно, после смерти брата. Анастасия тогда будто ослепла от горя и никого не признавала. И на него смотрела невидяще, словно на чужого. «Приезжал, да что теперь, — равнодушно вспомнилось Анастасии. — К сыну еду…»

Ей захотелось произнести это вслух, потому что радостно стало от такой мысли, тепло. Анастасия оглядела сумрачный от скупого освещения вагон: чужая женщина спала на нижней полке, тревожно вздрагивала и прикрывалась платком, рядом с ней сидел тощий, иссушенный годами старец, он не спал, вглядывался пустыми глазами прямо перед собою и покашливал; там, подальше, всхлипывал и жаловался ребенок. Мать покачивала его на руках и, прикрыв глаза ладонью, урывками спала; и в том, как женщина, склонившись над ребенком, покачивалась, и в том, как размотавшаяся пеленка белела и спускалась к полу, Анастасии увиделось что-то скорбное и щемящее. Она долго глядела на мать с ребенком, а после, вздохнув, стала смотреть в черноту полей, будто таилось там что-то близкое и понятное ей одной… Вспомнились ей бессонные ночи, тревоги, когда сын то болел, то упал в яму… А сколько пережила она, когда узнала, что он с дружками своими откапывал снаряды, оставшиеся с войны. «Боже, — тихо шептала Анастасия, — сколько всего в жизни. А летать стал — то хоть бы день спокойной побыть…»

Шло время, поезд все бежал и бежал, и по проходу, мерцая лысиной, протащился проводник, заспанный и равнодушный, с толстыми, вывернутыми губами.

— Борисполь, — бубнил он. — Следующая Борисполь… Кому надо, Борисполь. Стоим одну минуту… Борисполь…

Анастасия ловко подхватила сумку, стоявшую у ног, и поспешила к выходу. Состав уже скрежетал и тормозился, замелькали белые станционные фонари, и вскоре показалось желтое, приветливое в ночи пятно перрона и вокзал. Поезд остановился. И, не отстояв даже положенной минуты, тронулся.

— Три часа промелькнуло — и не заметила, — сказала в пустоту Анастасия и пошла по перрону.