Край неба

— Какой еще день будет, — буркнул Федор, строго поглядев на жену. — Займет она…

Но все же улыбнулся, подумав, что жена у него с пониманием.

Гостей набралось человек тридцать, было весело, шумно и дымно. Сидели в мастерской за длинным, кое-как устроенным столом. Федора поздравляли, желали успехов, преподнесли подарки, а он, обычно молчаливый, разговорился, повеселел и рассказал, как еще в госпитале рисовал портреты солдат. Рассказывал, а сам нет-нет да и поглядывал в угол, где стояла подаренная винтовка, ржавая, с прикипевшим намертво затвором, без приклада, но со штыком.

«Для натуры тебе, — сказал даривший. — Да чтобы всегда была перед глазами, потому как войну ты прошел от края до края…»

Федор поблагодарил, взял в руки винтовку, почувствовав на ладонях шероховатость ржавчины, тяжесть металла, осмотрел ее и поставил к стене, где рядом с кистями и красками лежали пробитая каска, пустая граната и саперная, с коротким держаком лопата.

— Вот за это спасибо! — поблагодарил он еще раз, так ему пришлась по душе винтовка.

На другой день, собирая этюдник, Федор еще раз подержал винтовку в руках и вспомнил, как в самом начале войны забыл свою трехлинейку на привале. Шли они тогда спешно, при полной выкладке: винтовка, сто пятьдесят патронов, противогаз. Ему достались еще и пулеметные диски. Измотаешься, пока идешь, а привал короткий. Где упал, там и уснул, вещмешок под голову сунул — и забылся. И вроде бы и секунда не минула — подъем. «Строиться!.. Шагом марш!..» Схватился Федор, стал в строй и зашагал, а кинулся тогда, когда с километр отошли. Что-то не так, идти вроде бы легче, вроде бы чего-то не хватает. Точно! Винтовку оставил! Что делать?.. Сказать?.. Накажут. И тогда Федор выскользнул из строя и подался назад. Ночь, темнотища, дорога и та еле белеет, где уж тут винтовку увидеть. Догадался бежать по кювету, чтобы если не увидеть, то наткнуться. Место не запоминал, да и как его запомнишь. Шли, шли, а потом — привал. Наткнулся все же на винтовку, обрадовался, схватил и рванулся за своими. Пока догнал, запалился, мокрый весь… Федор постоял, вспоминая, погладил винтовку. «Вот такая наука война, — подумал. — Чего только в ней не бывало; расскажешь — не поверят…» И вышел из дому.

Далеко решил не забираться, потому что проснулся поздно, пока туда-сюда — считай, полдень. Знал он один лесок неподалеку, туда и поехал. И в автобусе, глядя в окно, вспоминал вчерашний вечер, разговоры, гостей. Когда собираются художники, то проблемы решаются мировые, никак не меньше. Разговорам, спорам нет конца, от живописи переходят к архитектуре, не останется в тени и литература. «Отвергают всех, — думал Федор. — И тот не тем занят, и другой — маляр, не маляр — так, выскочка. А еще кто — в кресле засиделся. Больше всего достается тем, кого нет за столом. Но винтовку притащили, не забыли — значит, вот и понимай как хочешь. И главное, со штыком…» И неожиданно Федору стало легко и радостно, жить захотелось; как-то по-новому увиделось и то, что он едет в лес, и вчерашние гости показались совсем иными, он смотрел на дорогу, на тополя, — день выдался солнечный, теплый, и не верилось, что совсем недавно он сидел затворником в мастерской, позабылось и то, что осень и зима были бесплодными, пустыми. Солнце грело сквозь стекло, на обочине зеленела трава. И вскоре показался лесок, даже издали было видно, что он ожил после зимы, нежно зазеленел.

Федор подумал, что видел все это тысячу раз, что ничего нового в этом нет, и даже посмеялся над собой: «Видел, но забыл, а теперь радуюсь, чисто дитя малое…» Пришло в голову что-то о жизни; о том, что она проходит незаметно, но додумать он не успел, надо было выходить из автобуса. На остановке он огляделся и, когда автобус, фыркнув, укатил, подался к лесу. Шел по парной весенней земле, по выбивавшейся траве, легко шел, торопился. На опушке березы белели стволами, зеленели, отпечатываясь на сини неба. Федор даже глаз прищурил от удовольствия, представив, как он расположится, как возьмет в руку кисть. «Что творится, — думал он, привычно поддергивая правой рукой ремень этюдника. — Жизнь везде… Жизнь!» Небо, зелень травы и листьев были такие яркие, что слепило глаза с непривычки… Несколько берез держались стайкой, манили свежим листом. Скорее хотелось к ним, и Федор, не выдержав, побежал. Ему казалось, что березы качаются, убегают, и он, как только догнал одну, бросил этюдник на землю, подошел к дереву и прислонился к нему. Кора тонко пахла соком, немного землей и свежестью. Он гладил ладонью ствол и чувствовал, что на глаза наворачиваются слезы.

— Что это я? — спросил он вслух, отгоняя слабость. — Нервы сдают. Боже, пять десятков, а жить как хочется… Словно бы и не жил еще, ничего не видел…