Козел отпущения

Как оглушительно будет звучать шум ливня здесь, под самой крышей: сперва легкий перестук капель по свинцовым полосам кровли, затем все более стремительное падение водяных струй, омывающих стены, налетающих тучами стрел на окна, с бульканьем кружащих в водовороте над водосточной трубой; кто знает, возможно, для одинокой хозяйки этой комнаты глухой гул дождя и шелест листьев и мусора, извергающихся из горла горгульи, будут единственными звуками, которые она услышит в течение долгих часов зимней ночи.

Я закрыл окно и повернулся к нему спиной. Графиня по-прежнему смотрела на меня, но пальцы ее были недвижны.

— Что с тобой? — спросила она. — Почему ты нервничаешь?

— Вовсе нет, — ответил я. — Просто мне душно. Здесь слишком натоплено.

— Если даже так, то ради тебя, — сказала графиня. — Ты вечно жалуешься, что в замке холодно. Подойди ко мне.

Я медленно, против воли, приблизился к ней вплотную. Ее глаза, так похожие на глаза ее сына, на мои собственные, глядящие на меня из зеркала, видели меня насквозь. Она сжала мне руки.

— У тебя что — наконец проснулась совесть?

Считается, что прикосновение руки говорит о человеке. Ребенок вкладывает пальцы в ладонь взрослого и инстинктивно чувствует, доверять ему или нет. Два дня назад руки графини цеплялись за мои; растерянная, в паническом страхе, она молила меня о чем-то, а сейчас ее руки твердо держали мои, сжимали их до боли. Она была сильней меня. Ее пожатие не прибавляло мне и не лишало меня уверенности в себе, оно переводило ее в иную плоскость.

Пусть мать не знает секретов сына и делит с ним лишь малую часть его жизни, ее вера в него так безгранична, что кажется — он все еще в чреве: так же привязан к ней, так же слеп, как был до рождения, и она никогда не разорвет эту связь.

— Давай не будем сентиментальны, — сказала графиня, — и станем спокойно принимать все, что пошлет нам судьба. Слишком поздно — для тебя и для меня. Жизнь вовсе не коротка, как утверждают люди, это длинная, слишком длинная история. Мы — и ты, и я — еще не скоро умрем. Прошу тебя, давай, если сможем, не терзаться по пустякам.

Осторожный стук в дверь, и на пороге возникла Шарлотта с подносом в руках, за ней — Жермена со вторым; повторился весь обеденный ритуал, теперь уже знакомый мне. В первый вечер графиня почти не прикоснулась к еде, но сегодня она макала в бульон куски свежего хлеба и ела, не поднимая глаз от тарелки, чуть не касаясь ее подбородком. Я вспомнил про ветчину, фрукты и сыр в домике на канале и спросил себя, как Бела проводит вечера, обедает с друзьями или одна, как выглядит ее комната при закрытых ставнях…

Графиня повернулась ко мне и, протягивая на вилке кусочек бифштекса одной из собачонок, сказала:

— Почему ты молчишь? О чем ты думаешь?

— О женщине, — сказал я. — Вы ее не знаете.

— Она подходит тебе?

— Да.

— Все остальное неважно. У твоего отца одно время была в Ле-Мане любовница. Я как-то раз видела ее. Рыжеволосая. Форменная красавица. Он ездил к ней каждую пятницу. Шло ему на пользу, поднимало настроение. А потом она вышла замуж за богатого мясника и уехала навсегда в Тур. Я очень жалела об этом.

Шарлотта внесла в вазочках крем-брюле. Собачонки поднялись в ожидании на задние лапки.

— Так ты позволил Мари-Ноэль вернуться из Виллара с Жюли и ее внуком? — продолжала графиня, переходя на другую тему. — Девочка была полна впечатлений, говорит, грузовик лучше, чем «рено». Я спросила, кто его вел.

Она ответила: один из рабочих, молодой, с кудрявыми волосами. Говорит: ей понравилось, как от него пахнет. «Расскажи об этом тете Бланш, — посоветовала я ей. — Послушай, что она тебе скажет».

Значит, мадам Ив — это Жюли. У меня отлегло от сердца. Застав, когда я вернулся, Франсуазу в постели, я совсем забыл о Мари-Ноэль и грузовике.

— Все дети любят кататься на грузовике, — сказал я. — Возможно, я сам — тоже.

— Ты? — Она засмеялась, — Лучше не вспоминать, что ты говорил в ее возрасте. Помнишь маленькую Сесиль, которую как-то привели к чаю? Ты зазвал ее в голубятню и запер дверь. Мать больше никогда ее сюда не брала. Бедняжка Сесиль… Не спускай глаз с Мари-Ноэль. Она растет как на дрожжах.

— Не очень-то весело, — сказал я, — быть единственным ребенком в семье.

— Глупости. Ей это по вкусу. Она не хочет видеть здесь сверстников.

Предпочитает тех, кто постарше. Я знаю, сама была такой в ее возрасте.

Влюблялась во всех своих взрослых кузенов. У Мари-Ноэль их нет. Станет влюбляться в рабочих с фабрики.

В дверь постучали.

— Кто там? — отозвалась графиня. — Войдите. Терпеть не могу, когда стучат.

В дверях появилась Жермена.

— Господина графа к телефону. Спрашивает доктор Лебрен, — сказала она.

— Спасибо.

Я встал, положил на поднос салфетку.

— Лучше попрощаться сейчас. Я устала. Скажи старому олуху, чтобы не устраивал паники. Франсуазе нужно одно: не спускать ноги на пол. Возможно, она и родит тебе сына. Поцелуй меня.

Руки снова сжали мои, глаза не давали отвести взгляда.

— И забудь эти глупости насчет акушера. Слишком дорогое удовольствие, — добавила она.