Ковчег

Занудин мысленно попрощался с жизнью. Отбежав вглубь комнаты, он точно подкошенный рухнул на кровать и закрыл лицо руками.

Однако безумный Вашас, похоже, и не думал нападать на Занудина. Захлопнув за собой дверь, панк-рокер, раскачиваясь словно маятник, не трогался с места. Дикий взгляд понемногу затухал, превращаясь в какое-то жалкое, угнетенное смятение.

— Я не убивал Лэнси… не убивал ее… она сама начала истекать кровью… — залепетал Вашас и с растерянными волнами на лбу двинулся навстречу Занудину. — Ты-то мне веришь?

Нож выскользнул из его руки и, отпружинив от ковра, затаился под шкафом. Вашас даже не обратил внимания на потерю.

— Веришь мне? Веришь или нет?!

Оторвав руки от лица, Занудин принял напряженное сидячее положение.

— Я тебе верю, верю, — тихо выговорил он, борясь со спазмами в горле.

Сад Вашас окинул Занудина странным взглядом и присел рядом на кровать.

— Я так перепугался, черт возьми… если ты понимаешь, о чем я…

Вашас замолчал.

Занудин с отвращением косил глаза на побуревшую от ран руку парня. Кровь стекала теперь на Занудинское постельное белье. «Навряд ли он мог зарезать кого-то здесь, в «Ковчеге», — мысленно успокоил себя Занудин. — Наркотический бред, по всей видимости — что же еще?» Сейчас, когда Вашас лишился ножа, Занудин легко, ничем не рискуя, мог выдворить молодчика из комнаты. Но по тем или иным соображениям не сделал этого.

— Тебе бы раны перевязать не помешало. Кровь ведь идет. Не видишь?

Сад Вашас с тоскливой иронией нацелил сузившиеся зрачки в область Занудинской переносицы.

— Ерунда, — отмахнулся он, — это меня не обламывает… Может, ты крови боишься?

— Да ну нет, причем тут… — замялся Занудин.

— Читал? — переведя взгляд на лежавшую в стороне книгу, спросил Вашас. В выражении его лица стало проявляться все больше и больше притягивающего, человеческого.

— Да, читал. Историческая…

— А я ненавижу книги. Все они скучные. Я раньше комиксы, правда, любил — а больше ничего. Мне вообще кажется: книги — для жирных лопоухих дураков, которые, знаешь, верят, что булки с маслом на деревьях растут, и все такое.

— Это не совсем верно, — осторожно не согласился Занудин.

— Это не совсем ве-ерно, — вяло передразнил Занудина Вашас. — Даже если я не прав — мне все равно насрать на это.

— Да уж… ты, видно, ко всему так относишься.

— Я просто хочу сказать, что меня, на самом деле, тошнит от тех, кто воображает, что чего-то там такое знает, чего не знают другие… Те же парни, возьми, что выросли на улице — они, уж поверь, знают куда побольше любого расфуфыренного умника! Просто стебутся над собой и своей гребаной жизнью — и все! Так-то вот.

Воцарилось полуминутное молчание.

— Ты меня боишься? — задал неожиданный вопрос Сад Вашас. По-странному тихо и отвлеченно.

— С чего бы это? — оскорбленно возразил Занудин и совершенно незаметно провалился в топь размышлений. Может, послужил поводом испытанный шок. Может, иная затушеванная причина. Кто знает.

…Занудину припомнилось время, когда к нему еще относился термин с общепринятым налетом этакой неполноценности — «подросток». Время, откуда и растут ноги большинства неприятностей и разочарований дальнейшей жизни человека. Все негативное и безрадостное, что успеешь подобрать в период тех, если не первых, то во всяком случае ранних жизненных исканий, превращается затем в снежный ком, который неудержимо катится и ускоряется, захватывая по пути подобное к подобному, пока не достигнет намеченной точки и не завалит тебя с головой. Быть может, лишь единицам дозволено менять неписаные законы, довлеющие над людьми… Сейчас Занудин сумел отгородиться от воспоминаний, связанных с трагедией его родителей. Однако он думал о каких-то прочих вещах, мысли о которых долгие годы уже ни к чему кроме равнодушия не побуждали. О мелочах, что в минуты ментального ступора превращаются вдруг в исполинов! Так бывает… Он помнил себя неуклюжим, малообщительным. Когда все вокруг беззаботно веселились, занимались чем-то важным и интересным — Занудин фатальным образом растворялся в колючих лучах чужой значимости, становился невидимкой. Когда набирался смелости обратить на себя внимание — рядом почему-то не оказывалось никого… Вероятно, подобная история стара как мир. Обычная история одиночества. Занудин мог быть находчивым, сильным, решительным — каким угодно, — но только наедине с собой, в потаенных закоулках своей души. В пору детства это даже в некоторой степени увлекательно. Но вот ты уже подросток — и становится страшно, а подчас противно и больно…

«К чему все эти мысли?» — Занудин внутренне поежился.