Ковчег Спасения

Камера была огромной, низкой и вытянутой, как древний пороховой склад. Стены выгибались, образуя арки, повторяющие изгиб огромного кольца — одного из тех, что составляли Материнское Гнездо. Поодаль один за другим тянулись ряды криогенных склепов.

Клавейн точно знал, сколько их. Сто семнадцать. Сто семнадцать человек вернулись из Глубокого космоса на корабле Галианы, и ни у одного не было надежды на спасение. Многие останки оказались настолько изуродованы, что разделить их удалось лишь с помощью генетической идентификации. Но, тем не менее, в каком бы состоянии ни находился погибший, после опознания его помещали в отдельный саркофаг.

Он шел между рядами, гулко стуча подошвами ботинок по рифленому полу. Саркофаги издавали тихое гудение. Они по-прежнему работали — просто потому, что мертвым лучше было оставаться замороженными. Непохоже, что в останках затаились Волки. По крайней мере, признаков их активности не наблюдалось — разумеется, за исключением одного саркофага. Однако кто гарантирует, что отдельные паразиты не прячутся где-то, до сих пор не обнаруженные? Тела можно было кремировать, но тогда исключалась всякая возможность узнать хоть что-нибудь о Волках. Материнское Гнездо, как всегда, проявляло осмотрительность.

Клавейн приблизился к криогенному склепу, где лежала Галиана — он стоял отдельно от остальных, на возвышающемся пьедестале с наклонной плоскостью. Ржавчина, разъевшая металл, напоминала замысловатые арабески, вырезанные в камне. Клавейну представилась сказочная королева — отважная, горячо любимая своими подданными, которая защищала их до конца, а теперь спит мертвым сном, окруженная верными рыцарями, советниками и фрейлинами. Крышка саркофага была полупрозрачной, и черты Галианы проступали под ней неясным силуэтом — Клавейн мог разглядеть ее еще до того, как подошел вплотную. Весь ее вид говорил о том, что она достойно приняла свою судьбу. Руки сложены на груди, подбородок приподнят — его благородные очертания выдавали сильный характер. Лоб не омрачала ни одна морщинка беспокойства: казалось, Галиана просто спит. Длинные волосы, угольно-черные с серебряными прядями, волнами обрамляли лицо, кожу усеивали миллиарды мерцающих кристалликов льда, переливаясь от голубого и розового до бледно-зеленого, стоило поглядеть чуть иначе. Даже в смерти Галиана сохраняла изысканную, утонченную красоту — даже если сейчас это была красота статуи, вырезанной из сахарной глыбы.

Клавейну хотелось рыдать.

Он коснулся холодной крышки, и пальцы скользнули по поверхности, оставляя четыре едва заметных полоски. Он тысячу раз представлял себе слова, которые скажет ей, если она когда-нибудь вырвется из хватки Волка. С момента возвращения Галиану «отогревали» лишь однажды. Но это не значит, что ее не оживят снова, спустя годы или века. Интересно, думал Клавейн, вспомнит ли она его? Вспомнит ли о том, чем он делился с ней? Вспомнит ли Фелку, которая фактически была ей дочерью?

Какой смысл думать об этом? Клавейн знал, что уже никогда с ней не заговорит.

— Я решился, — произнес он, выдыхая в неподвижный воздух облако пара. — Не уверен, что ты это одобришь. Ты же всегда была против существования чего-то подобного Закрытому Совету. Говорят, этого потребовала война. Так же, как необходимость соблюдать оперативную секретность заставила разделить наши сознания. Но Совет существовал еще до того, как началась война. У нас всегда были секреты, даже от самих себя.

Его пальцы совсем замерзли.

— Я делаю это. Просто подозреваю, что должно произойти нечто ужасное. Если это можно предотвратить, я сделаю все, что смогу. Если нельзя — сделаю все возможное, чтобы Материнское Гнездо вышло из этой катастрофы с минимальными потерями, что бы там не ожидалось. Но я почти ничего не смогу сделать, пока не войду в Совет. Мне никогда не было так трудно идти к победе, Галиана. Мне кажется, на моем месте ты бы чувствовала то же самое. Ты всегда с подозрением относилась к вещам, которые казались слишком простыми, потому что за этой простотой могло что-то скрываться. Мне ли о том не знать. Ведь я как-то угодил в одну из твоих ловушек.

Клавейн поежился. Внезапно он почувствовал, что очень замерз. И что за ним наблюдают.

— Галиана, — сказал он — наверно, слишком торопливо, — я вынужден так поступить. Я вынужден сделать то, чего добивается Скейд, хорошо это или плохо. Я просто надеюсь, что ты меня поймешь.

— Она поймет.

Клавейн резко обернулся — но, еще не завершив движения, узнал голос и понял, что беспокоиться не о чем.

— Фелка…

У него словно гора с плеч свалилась.

— Как ты меня нашла?

— Я предполагала, что ты сюда спустишься. Ты всегда оставлял последнее слово за Галианой.

Она прошла в склеп совершенно беззвучно. Сейчас Клавейн заметил, что дверь наполовину открыта. Вот почему стало так холодно! Как только герметичность нарушилась, по помещению начал гулять сквозняк.

— Не понимаю, зачем я здесь, — сказал Клавейн. — Знаю, что она мертва.

— Она — твоя совесть.

— Потому я и любил ее.