Ковчег Лит. Том 1

Вскоре после того случая я зашел к соседу Женьке, мать которого была врачом, а сам он — человеком очень начитанным. Хотя пришел я безо всякой задней мысли, а просто в гости, тем более не в первый раз, но взгляд мой почему-то очень быстро наткнулся на красный корешок учебника по психиатрии, который я и принялся листать, не обращая внимания на Женькины призывы воспользоваться отсутствием родителей и почитать в медицинской энциклопедии о половых извращениях. Я нашел главу, посвященную болезни Дауна: «Внешний вид больных характерен: косой разрез глаз, с кожной складкой во внутреннем углу (третье веко, эпикант), наличие участков депигментации на периферии радужки, круглое широкое лицо с румянцем на щеках, маленький нос и маленькая верхняя челюсть. Отмечается увеличение языка и верхней губы, борозды языка углублены. Зубы редкие и мелкие. Рот небольшой, открыт, нередко саливация. Голова маленькая, затылок уплощен. Пальцы кисти толстые и короткие. Имеются уродства внутренних органов». Все описанное, кроме уродств внутренних органов, размеров языка и некоторых других мелких деталей, о которых мне судить было сложно, идеально соответствовало Колиной внешности. Даже саливация, которая, как я выяснил по словарю, «есть то же, что слюноотделение».

— У него — лишняя хромосома и третье веко, — сказал я.

— У кого? — удивился Женька.

— У Коли-дауна.

— А… — сказал Женька.

— Он, наверное, живет в другом измерении, — сказал я и тут же себе поверил: так это могло быть похоже на правду.

— В каком другом?

— Там у всех сорок семь хромосом, и мы им кажемся уродами.

— Все?

— Почти все. Ты — не кажешься. У тебя тоже, наверное, сорок семь хромосом. Или сорок восемь.

— Дурак, — беззлобно махнул рукой Женька: он был человеком невозмутимым (позже он стал ветеринаром и большим поклонником жизненной философии Льва Николаевича Толстого).

— Представляешь, их описывают как инопланетян. — Я протянул Женьке открытую книгу.

— По-моему, как обыкновенных даунов, — ответил он, ознакомившись.

— Да нет, ты не понимаешь: вот если бы у него была третья нога или две головы, то ты бы поверил, а у него только третье веко.

— Эпикантус есть у монголов и у некоторых представителей негроидной расы.

— Так что, по-твоему, Коля — просто монгол или негр?

— Я этого не говорил. Он — неправильно развившийся человек, вот и все.

— А ты что — правильно развившийся?

— Относительно Коли — да.

— А относительно… — Я так и не придумал, относительно кого Женька со своей эрудицией мог быть развившимся неправильно. Тема разговора как-то сама собой иссякла. О половых извращениях мои знания тоже в тот раз не пополнились, так как вернулась со службы Женькина мать, и я откланялся.

Положа руку на сердце, едва ли я могу утверждать, что Коля и его загадочная одинокая судьба занимали меня постоянно. Однако и равнодушным я быть не мог. Да и вообще, соседство двух психиатрических лечебниц наводило на какие-то мысли. Я уже тогда не очень верил в простые совпадения. Последующая жизнь множество раз подтверждала мою правоту. А отчасти и предыдущая — не в смысле какой-то прежней жизни, а в смысле особого опыта, к тому времени у меня уже имевшегося. Достаточно было одного воспоминания, чтобы поверить в нечто самое невероятное.

Это случилось года за два до того. Стояло чудовищно жаркое лето. Вокруг города горели леса. Сизая дымка заволакивала небо, запахом гари пропитались дома, деревья и даже пыль. Были отменены все загородные лагеря: ходили слухи, что люди заживо проваливались в тлеющие изнутри торфяные болота. В городе появились погорельцы, просившие по квартирам милостыню. Поначалу им подавали щедро, потом все меньше и меньше. Бабки шептали о каре небесной, дикторы бодрыми голосами сообщали об очередных победах пожарных. Это только умножало слухи. Тогда-то и появилась на нашей улице девочка с забинтованными руками, загорелая до черноты. Целыми днями она бродила вдоль школьной ограды, прижимая к груди маленького черного котенка. Говорили, что ее родители погибли в огне, и ее забрали к себе родственники, жившие на нашей улице, в глубине одного из дворов. С нами она почти не разговаривала, но котенка гладить разрешала. Он был совершенно черным, только кончики ушей и хвоста серебрились сединой. Котенок почти не умел ходить, он только ползал по желтой траве газона, подволакивая задние ноги.

Она сказала, что раньше он ходить умел, но потом испугался и разучился. О том, что его так напугало, она умалчивала. О родителях ее мы тем более не расспрашивали.

Но однажды, когда она опустила котенка на землю, он побежал. Я сам при этом присутствовал. Смотря на это маленькое скачущее по траве существо, трудно было поверить, что еще вчера он умел только ползать.

— Я так и знала, — сказала девочка.

— Что ты знала? — спросил я, так как больше спросить было некому (я просто шел мимо из магазина с батоном хлеба и остановился погладить котенка, я его погладил, девочка опустила его на землю, и он побежал). — Что ты знала? — повторил я.

— Что мальчик с батоном хлеба погладит Кешу, и он вылечится.

— Откуда ты это знала?