Ковалевская

Двенадцатилетняя девица, которая за несколько минут перед тем переживала с героиней прочитанного украдкой романа самые сложные психологические драмы, становится, как малый ребенок, в угол. В тяжкой обиде она стоит там так тихо, что, случается, отец забудет о ней, а девочка из гордости ни за что не попросит сама прощения. Наконец, папа вспомнит о Софе и отпустит ее со словами: «Ну, иди же, и смотри не шали больше!» Через несколько минут Василий Васильевич забывает об этом мелком эпизоде, а Софа уходит из его кабинета с чувством недетсткой тоски и огромной незаслуженной обиды.

Таково было семейное воспитание Софьи Васильевны,' которая через все детство пронесла твердое убеждение, что она нелюбима в семье.

Дети поместного дворянства получали общее образование в закрытых институтах, устроенных по типу монастырей и отличавшихся всеми их особенностями: оторванностью от жизни, затхлостью нравственной атмосферы, скрытым развратом и внешним фарисейским, благочестием. Родители, понимавшие; вред этой растлевающей обстановки, приглашали в свои дома так называемых домашних учителей на все время ученья. Такой способ обучения также имел свои плохие стороны; главной из них была почти совершенная разобщенность учащихся от сверстников.

В отношении учителя Корвин-Круковским посчастливилось. Переехавший в Палибино Иосиф Игнатьевич Малевич был порядочный человек и добросовестный преподаватель, он обладал достаточными знаниями для общего ознакомления учениц с литературой, историей и математикой, всем, что требовалось от дворянских дочерей.

В долгие зимние вечера, когда не было гостей, Малевич составлял Василию Васильевичу компанию за карточным столом или развлекал беседой Елизавету Федоровну. Когда старшая дочь Анюта стала устраивать домашние спектакли, Малевич и тут помогал — хлопотал и возился за кулисами, безропотно играл все роли, которые навязывала ему шустрая ученица.

Больше всего Софа полюбила математику и этим радовала сердце генерала, который по своей специальности артиллериста хорошо знал эту науку и любил: ее. Развитию в девочке влечения к математике способствовали беседы ее дяди, Петра Васильевича, и некоторые; другие обстоятельства. Дядя часто говорил своей маленькой племяннице о квадратуре круга, об асимптотах — прямых линиях, приближающихся к кривой в бесконечно далекой точке, и тому подобных мудреных вещах, представлявшихся Софе чем-то таинственным и в то же время особенно привлекательным.

К этому влиянию дяди прибавилась еще одна счастливая случайность. Когда отделывали палибинский дом в 1858 году, не хватило обоев для оклейки одной детской комнаты. Посылать в, Петербург за обоями было слишком хлопотно. Решили оклеить стены софиной комнаты бумагой, валявшейся на чердаке. Взяли литографированные записки лекций по диференциальному и интегральному счислению знаменитого математика М. В. Остроградского, которого в молодости слушал Василий Васильевич.

Софа часами простаивала возле этих обоев и разбирала выведенные на них чертежи. Она нашла здесь вещи вроде тех, о которых говорил дядя Петр Васильевич, и просила у него разъяснений. Дядя не знал того, что интересовало Софу. Малевич тоже не был достаточно сведущ в этих вопросах, но дал своей ученице имевшиеся у него книги из разных областей высшей математики. Девочке приходилось доискиваться смысла чертежей собственным размышлением. В этом отношении с Ковалевской произошло то же, что с гениальным Гельмгольцем, который в детстве, строя домики из палочек, так хорошо изучил геометрию, что впоследствии основные ее теоремы не были для него новостью.

Так было и у Ковалевской. Когда она через несколько лет после рассматривания чертежей на палибинских обоях брала в Петербурге первый урок диференциального счисления у известного преподавателя математики А. Н. Страннолюбского, тот удивился, как скоро, Софья Васильевна охватила и усвоила понятия о пределе и о производной, «точно наперед их знала». Учитель так именно и выразился. «И дело, действительно, было в том, — пишет Ковалевская, — что в ту минуту, когда он объяснял мне эти понятия, мне вдруг живо припомнилось, что все это стояло на памятных мне листах Остроградского, и самое понятие о пределе показалось мне давно знакомым».

Софа увлеклась математикой настолько, что стала пренебрегать другими предметами. В виду этого Василий Васильевич решил было запретить дочери заниматься математикой, но отменил свое решение, когда старый друг его, профессор физики в морской академии Н. Н. Тыртов, после беседы с девочкой заявил, что Софа имеет исключительные способности к этой науке. С тех пор генерал стал гордиться своей второй дочерью и даже разрешил ей, когда по зимам семья проживала в столице, брать уроки у известного петербургского преподавателя математики А. Н. Страннолюбского.