Котовский

Эмигрантский писатель Роман Гуль почему-то полагал, что Котовский просто купается в роскоши: «В роскошном кабинете командира корпуса — драгоценное оружие по стенам, мебель красного дерева с бронзой, карельская береза, из соседней комнаты слышен радиоаппарат, передающий Лондон. Здесь всё приятно глазу и слуху, только необычный костюм, да непринужденный басовый смех хозяина смущают иностранных гостей.

Но за ужином, переливаясь, горит хрустальная барская люстра. Ловко и бесшумно, как дрессированные мыши, бегают, подают ординарцы. Меняются блюда, водки, вина, шампанское. В русских и польских руках чокаются перезвоном бокалы и рюмки».

Котовский всегда вставал очень рано, летом в пять утра, зимой в шесть. В кабинете, за ширмой, у него были большая эмалированная ванна и кувшин. Среднее окно в кабинете не замазывалось на зиму. Котовский делал гимнастику при открытом окне, а потом обливал себя водой и докрасна растирал грудь полотенцем.

Летний распорядок дня у Григория Ивановича был таким:

Подъем — в 5 часов.

Гимнастика и тренировка — до 6 часов 30 минут.

Завтрак — до 7 часов.

Занятия — до 10 часов.

Тренировка — до 10 часов 30 минут.

Занятия — до 13 часов 30 минут.

Тренировка — до 14 часов.

Занятия — до 15 часов 30 минут.

Тренировка — до 16 часов.

Обед — до 17 часов.

Занятия — до 21 часа.

Гимнастика и тренировка — до 22 часов 30 минут.

Сон — с 23 часов.

Бросается в глаза, что на гимнастику и спортивные тренировки Котовский тратил 4,5 часа, а на занятия, включавшие как командование корпусом, так и самообразование, — 11,5 часа. Он фактически не отдыхал, вернее, гимнастика и спорт служили ему отдыхом.

Котовский любил уединение. Он однажды записал в дневнике: «Сила уединения очень важна». Может, он и не был так счастлив в жизни, как казалось окружающим?

Утром Котовский составлял план того, что должен сделать в течение дня. В Умани это больше были хозяйственные дела, чем боевые. И они Котовскому были не в тягость. Ведь как раз решать подобные вопросы он в свое время учился в Кокорозенской сельскохозяйственной школе.

Котовский говорил: «Если жить только для себя, так вообще не стоит жить».

По свидетельству Ольги Петровны, несмотря на большие доходы по линии ВПО, они с Григорием Ивановичем жили довольно скромно: «Мы в Умани жили в Пролетарском пер., бывш. Дворянском, в доме, принадлежащем] б. Уездному Воинскому начальнику, где жила вдова-генеральша. Она была парализована и жила со своей племянницей. Григ. Ив. оставил ей кабинет и парадный ход в пользование, весь дом мы занимали — 6 комнат. По улице б. гостиная приблизительно 5x8 метр, в 3 окна и наша спальня в 2 окна, рядом комната Лизы (сестры Ольги Петровны. — Б.С.), затем для прислуги столовая, ординарцев, коридор и кухня.

Обстановка убогая. В кабинете в простенке стояло трюмо генеральши. Посередине ближе к окну письменный стол, деревянное кресло от окна к письменному столу и перед письменным столом 2 старых красных бархат[ных] кресла. Направо в углу диван и 2 кресла, др. стулья желтого плюша, затем фанерный столик, заполненный газетами, у другой стены этажерки с книгами, кот. я хотела „профилактически“ перенести в спальню, т. к. гости „зачитывали“ нужные книги.

Налево при входе за ширмой стояла ванна эмалированная, кувшин и таз для умыванья. Среднее окно на зиму не закрывалось, т. к. Гр. Ив. ежедневно делал гимнастику при открытом окне, а затем я обливала его холодной водой из ведра, вставши на стул. За стеной старая генеральша слышала плеск воды и шум в открытое окно и куталась, ей было страшно. Но Григ. Иванов, она очень уважала, хотя он был и „большевик“.

Из окон видно было далеко поле и полотно жел. дороги. Поезд из Киева можно было видеть за полчаса до прихода на станцию. Я поджидала у окна появления поезда и посылала на станцию, ставила завтрак (поезд утром). Когда он приезжал, было всё готово».

Жена Котовского рассказывала Шмерлингу, что Котовский и при советской власти защищал тех, кого, как он полагал, несправедливо обидели, не боясь при этом конфликтовать с карательными органами: «О человеке, пришедшем за защитой к Грише. С утра был „большой день“, т. е. было много работы, много просителей и т. д. Усталый Гриша лег отдохнуть и сказал, что больше сегодня принимать никого не в состоянии.

Вечерело. Меня вызывает ординарец — спрашивает ком-кора какой-то человек. Я его расспрашиваю, он не хочет ничего сообщить мне; я ему говорю, что тогда он пусть придет с утра назавтра, в ответ: „Значит, такова моя судьба, чему быть не миновать“. В его голосе я почувствовала всю обреченность погибающего. Я ввела его в столовую, а сама пошла к Грише, разбудила его и рассказала ему о своем впечатлении. Сказал, чтобы я привела его к нему. Профилактически дала Грише револьвер, привела и сама стою.