Котики и кошечки

Расхаживая по своему участку в старой футболке с надписью «Benetton», выцветших галифе и синих кроссовках, он был похож на огородное пугало, только чисто выбритое и благоухающее одеколоном «Гвоздика». Кадровый военный, полковник, он и представить не мог, как можно пропалывать свеклу не побрившись. Недолгие и гневные диалоги с собой вошли у него в привычку, и только когда уже не оставалось сил, когда день заканчивался, а огород и цветник являли собой образец порядка, он переставал отвечать на вопросы, заданные самому себе. Он накидывал на плечи старый махровый халат, оставшийся еще от покойной супруги, садился на неудобную скамью и дожидался, когда солнце уйдет за сливовые деревья. Засыпал он сразу, как только щека касалась плоской подушки.

Общее мнение о полковнике было со знаком минус – в Знаменке Ивана Матвеевича не любили.

– Черствый, грубый, слова человеческого молвить не может! – Марья Семеновна была категорична. – Он, знаете ли, на мою Беатриче палкой замахнулся.

Беатриче была самая большая и старая коза в стаде Марьи Семеновны. Случай с почти рукоприкладством действительно имел место, правда, Марья Семеновна лукаво умалчивала, что Беатриче пыталась сожрать душистый горошек, который оплетал изгородь Ивана Матвеевича.

– На детей кричит!

– Хоть бы когда рубль на корм Ваське сдал?!

– Да ладно, рубль! Кость бы вынес.

Последний довод был, пожалуй, самым весомым. Пес Васька, трехлапая дворняжка, которую местное сообщество спасло от живодерни и приютило, был любимцем. Ему скидывались на еду, приносили вкусные кусочки от шашлычных посиделок, мужчины смастерили ему шикарную будку, женщины нашили половичков в нее. И только Иван Матвеевич не принимал участия в этих благотворительных акциях. На робкие попытки дам привлечь его внимание к Ваське, он ответил так, что выцветшие панамки задрожали на их головах:

– Кобелей вам мало, еще одного приютили! – И Иван Матвеевич гневно хлопнул своей калиткой.

Эта история произошла осенью, в тот день, когда Иван Матвеевич обнаружил, что малина нарушила демаркационную линию. Ветки с седой подбивкой вдруг оказались на территории гортензии. Иван Матвеевич бросил выкладывать камешки вокруг старого пня, сел на низкую скамеечку и принялся выдергивать малинную поросль.

– Кот пришел, – раздалось неподалеку.

– А кто тебя просил приходить? – машинально ответил Иван Матвеевич.

– Никто. Я сам пришел.

За спиной Ивана Матвеевича произошло какое-то движение. Он оглянулся. На жесткой скамье сидел белоснежный кот. Массивная голова на длинной шее, тело сильное и худое, хвост же – полосато-серый, будто с чужого плеча. Иван Матвеевич пригляделся. Сомнений не было – кот был настоящий и звуки он издавал вполне человеческие. Еще было заметно, что кот немолод. Сильно немолод. Ивану Матвеевичу даже показалось, что вместо одного глаза у него пришита пуговица. Как иногда бывает у старых детских игрушек. Однако лапами и телом кот был силен. Иван Матвеевич сурово посмотрел на кота и сказал:

– Ты что забыл тут?

– А сами не догадываетесь? – Кот аккуратно помял передними лапами скамью и независимо посмотрел в сторону. – Осень.

Иван Матвеевич потянулся было за прутиком, но кот выразительно на него посмотрел, и Иван Матвеевич вдруг вспомнил, как позавчера вечером он ходил на станцию смотреть расписание. Путь его лежал через весь поселок, и полковник увидел, что половина домов, из тех, которые в Знаменке считались «дачками», была закрыта. Иван Матвеевич вспомнил, как у него вконец испортилось настроение – ставни сделали дома слепыми и глухими. «Сбежали, уехали! Спрашивается, что в городе забыли!» – и хотя, по сути, никто из соседей Ивану Матвеевичу не был интересен, ощущение всеобщей заброшенности заставило его по приходу домой включить радио «Маяк» и потом долго раздражаться из-за радиокомментариев…

Иван Матвеевич повернулся к своей малине. Пока он остервенело дергал колючие кусты, кот рассказал ему обычную историю. Все лето он жил припеваючи – городская семья, снявшая в поселке домик, приютила его.

– Знаете, белый дом у вторых ворот.

– Знаю, без головы они там все. И ленивые. Желтую сливу так и не обобрали.

– Ну, не знаю как сливу, а люди были неплохие, гостеприимные. И тарелку мне поставили, и куриного бульона не жалели.

Перед первым сентября дачники засобирались и уехали, а кот, который все это время вежливо дожидался, что его посадят в какую-нибудь коробку и возьмут в Москву, оказался на улице. Но поселок еще жил, еще попахивало едой – простой, не всегда мясной, но домашней, а не колбасными или сырными огрызками. Дачники, уже закутанные в старые шарфы и кургузые пуховики, бросали теплые кусочки. Кот их подбирал, но есть было не очень удобно, поскольку к кусочками приставал песок и хрустел на его острых тонких зубах. Из тарелки есть гораздо приятнее. Однако холода наступали. В воспоминаниях остались куриные попки, молоко и рыбьи хвосты. Общего языка с дворнягой Васей, который устроился на зимовку в персональной будке на мягких половичках, найти не удалось.