КОТАстрофа. Мир фантастики 2012

— Обрати внимание на его пульс. Еще немного — и не выдержат стенки сосудов.

— Не паникуй! Они гораздо крепче, чем кажутся! Ты что — до сих пор не понимаешь? К ним нельзя подходить с человеческими мерками! Они давно уже не люди!

* * *

Боль может быть вечной.

Но страх — не может.

Даже страх перед болью.

Падение продолжалось, и острые иглы-лучи никуда не делись, и черный ужас вокруг тоже был по-прежнему беспросветен. И трудно было дышать — что там трудно! Почти невозможно! Сердце билось уже не под горлом даже, о стиснутые зубы билось оно изнутри, и казалось, что, разомкни он челюсти хотя бы на миг — сердце выскочит, так тесно ему там, за зубами…

Но что-то изменилось.

Не снаружи — там по-прежнему только черная боль и ужас вечного падения.

Внутри.

Словно отбивающее бешеный ритм сердце гонит по жилам уже не только кровь, но и что-то другое, чему нет названия. Что-то такое же черное, как боль. И такое же вечное.

Оно не смешивается с кровью, это черное, чему нет названия. Оно не растекается, растворяясь и теряя силу. Оно собирается внутри, где-то под ребрами, словно туго завинченная пружина или напрягающаяся перед прыжком Быстрая Смерть. Оно уже почти готово, и от этой его готовности немножко щекотно в груди. Изнутри щекотно. И хочется смеяться от внезапно раскрытой Великой тайны.

Боль-то, оказывается, вовсе не всесильна!

И ужас — тоже!

С ними можно бороться! Еще чуть-чуть — и он поймет, как это сделать. В груди медленно-медленно разворачивает тугие длинные усики черный вьюнок-колокольчик, дрожит пушистыми лепестками, вибрирует от наполняющей его энергии и восторга — ему тесно в клетке из ребер! Он вот-вот прорвется наружу — и тогда мир опять перевернется, потому что не сможет вместить в себя столько восторга! И не будет больше ни боли, ни страха, ни преград! Нужно только понять… Еще совсем чуть-чуть, ведь это так просто, он уже почти понял, почти разгадал, почти…

— Эри, уймись.

— Ладно, как скажешь… Хотя я уверен — ослабь мы защитную оболочку капсулы еще хотя бы на пару делений — и вожделенное доказательство получили бы на блюдечке с голубой каемочкой…

— Получили бы инвалида на выходе. Его реакции ничем не отличались от реакций остальных — боль и страх по экспоненте. Никаких отклонений.

— Ты ничего не понимаешь, а я чувствую, что это — тот самый! Он особенный. Он бы смог. Лучшая линия, понимаешь?

— Кто-то и в прошлый раз говорил то же самое.

— В прошлый раз, в прошлый раз… С кем не бывает! Ну и что? Не ошибается только тот, кто ничего не делает!

— Я — не ошибаюсь, Эри.

— Вот-вот! Именно что!..

— Готовь следующего.

— Да готова она уже давно, можно начинать. Слушай, давай хоть с нею, а? Она той же линии, с того же помета… Если чуть-чуть поднажать — наверняка все получится! А-а, черт с тобой, давай хотя бы по верхней границе, а? Они лучшие, смотри, какая лапушка, и сквотит не хуже братца! Должно сработать…

— Превысить не дам.

— Кто бы сомневался! Зануда. Поехали!

ПОЧЕМУ?

Он заскулил. Тявкнул отчаянно, снова срываясь на визг.

Руки вернулись, черная боль исчезла, руки были мягкие и заботливые, они растирали сведенные судорогой крохотные мышцы, вытирали слезы, гладили, просто ласково гладили. Они были добрыми, эти руки, а ему так хотелось вцепиться в них зубами и рвать, рвать, рвать, рыча от бессильного бешенства.

ЗА ЧТО?!

Он уже не помнил боли и ужаса — их смыло последнее воспоминание о невозможно огромном восторге. Боли больше не было, не было и страха, и черный цветок медленно умирал в груди, печально роняя иссыхающие лепестки. Он не мог жить без боли и ужаса, этот до невозможности прекрасный, но так и не распустившийся черный цветок.

ТАК НЕЛЬЗЯ!!!