Кот в сапогах, модифицированный

— Мы в сорок пятую, — назвал я заранее вычисленную цифру.

— Нет проблем. Вон домофон.

— Нет, я не могу говорить по домофону, это противоречит протоколу. Позвоните вы и скажите, что прибыл маркиз Смирнов-Карабас с ударением на втором «а» с котом Эдичкой в сапогах.

Меня, честно говоря, несло. От чужого веселья, виски, идиотизма ситуации, понимания того, что последний (то есть идиотизм) можно скрыть, лишь удесятерив его. Кот, помогая создать нужную чувственную обстановку, принял блатной вид и хрипло сказал «Мяу». Консьержи, смотря на кота, электризовались беспокойством — тот выглядел неразлучным спутником мелких неприятностей.

— Да, неприятности эта бестия притягивает только так, — покивал я, кривя губы. — Прямо не кот, а черная дыра. Вы знаете, когда он еще котенком зеленым был, над ним опыты в военном институте проводили, так после этих опытов он собаку съел, крупную собаку — целого сенбернара.

Они продолжали смотреть. Я продолжал сокрушаться:

— Еще телекинез освоил, да так, что премию квартальную получил в тройном размере. Давеча, представляете, мельком посмотрел на китайскую вазу, и она вдребезги упала на маркизу. Теперь я холостой.

Один из охранников справился с оцепенением и позвонил в сорок пятую:

— К вам тут маркиз Смирнов-Карабас с ударением на втором «а» с черным котом Эдичкой с телепатическими способностями. Впустить?

В трубке рассмеялись и сказали:

— Конечно!

12. Все по сценарию.

Зря я так говорил о коте. Что он дыра, притягивающая неприятности. Накликал беду. Хотя, причем тут я — он, и в самом деле, притягивал неприятности, мне ли этого не знать. И все по сценарию Шарля Перро притягивал, ну, или почти по сценарию. О том, что он мог действовать по сценарию оператора робототехнического вооружения, я старался не думать.

В лифте вылощенный Эдгар-Эдичка смотрел на меня снизу вверх с брезгливой жалостью. Он смотрел, как упакованный сынок олигарха смотрел бы на старшего научного сотрудника, одетого по академической моде и, тем не менее, хамски направляющегося в уважаемые гости.

Да, не умеем мы одеваться, что уж говорить. Мой шеф, всемирно известный академик, уж пятую зиму ходит в туристических ботинках образца восьмидесятых — удобно, говорит, в них думать. А приличная одежда и даже сигареты — они ведь нужнее и действеннее непредусмотрительно ухищренного ума. Если вы носите свитер, о котором не надо заботиться и можно прожечь, и носите обувь-не-жаль-поцарапать, в которой десять лет пройти, как улицу перейти, то видно всем — вы научный сотрудник, или другой похожий интеллигент, достойный лишь своей зарплаты, а на ночь — такой же научной сотрудницы в потертом бюстгальтере подозрительного цвета.

Да что тут говорить! Недавно приходил в наш институт крупный специалист по размещению мебели в офисах, так он в своей блестящей упаковке стократ был умнее хозяина офиса, известного лауреата многих премий, да, я не оговорился — не выглядел умнее, а был умнее — сам лауреат в этом нисколько не сомневался. Сейчас офис пустует, ибо хозяин на Лубянке — спустил что-то стратегическое на Запад, да глупо спустил, потому что карма была у него лауреатская, не денежная.

Взгляда кота я не вынес, так как на мне был серый пиджак в клетку с протертыми до дыр карманами — десять лет служил, да еще пять лет, да свитерок, да джинсы с пузырями на коленях, так что глуп я был сугубо до дебильности. И тут случилось это…

Хотите анекдот по теме? Приходит к уважаемой замужней, но прекрасно сохранившейся госпоже N, пылкий любовник, замеченный в уголовных кругах молодой специалист, то есть шестерка или шест, как они выражаются. И вот, занимаются они раскрепощенной любовью в спальне на уссурийской тигровой шкуре с настоящими стеклянными глазами, на пахнущих травой лохматых хризантемах, рассыпанных на кухонном диване, и даже в прихожей на обычной табуретке для удобного завязывания шнурков.

И надо же, в тот момент, когда они этим самым делом на последней занимались, раздается звонок в дверь. Смотрит хозяйка в глазок разгоряченная, и в холодный пот — в глазке муж с чемоданчиком ободранным стоит, улыбка до ушей, счастливая, и только что с зоны — пять лет парился, но в законе. Ну, как водится, шест — в зеркальное купе, а она — в пеньюар, чтобы дверь нагой не открывать. Открыла, на грудь бросилась, милый, милый, говорит, я вся разгоряченная с утра от вожделения — чувствовала, сердцем чувствовала, что ты приедешь, сегодня приедешь, и на кухню ведет, чтобы с дороги любовницкими остатками накормить и подальше от греха, то есть зеркального шкапчика. А шест этот совсем очумел — как же, конец карьере, если пахан найдет, а у них конец карьеры — это жизни конец, — очумел вообще, одним стволом оделся, хотя все аккуратно на плечиках висело — сама хозяйка ведь раздевала, — и в дверь на цыпочках. А за дверью, представьте, я стою, номера квартир разглядываю.