— В том-то и дело, что они не знали обо мне. Стелла считала, что так будет лучше. Она сказала, что они закоренелые католики и если узнают, что она проводит время с парнем, не принадлежащим к католической церкви, то поднимут жуткий скандал. Стелла не возражала, чтобы кузен ее отца, Иньяцио Феррикванки, знал о нас, так как он был антипапистом, и никто в семействе Петрукки не желал иметь с ним ничего общего.
В половине восьмого утра Уитэкер вернулся в «Метрополь-Холл» для очередной проверки, намереваясь позвонить Петрукки, «несмотря на их религиозную щепетильность», если Стелла и на сей раз не найдется. При первом же вопросе его задержала полиция.
— Должно быть, я ночью проходил мимо этого переулка дюжину раз, — сказал Хауард Уитэкер. — Но было темно, да и откуда я мог знать, что Стелла лежит там?
Уитэкер был задержан «для дальнейших расспросов».
— Нет, — ответил репортерам инспектор Квин, — у нас нет против него абсолютно ничего. Просто мы хотим проверить его показания и все прочее. — Слова «все прочее» были справедливо расценены прессой как относящиеся к недавним событиям и несколько странным манерам, внешности и речи друга Стеллы Петрукки.
Медицинский осмотр трупа не обнаружил признаков изнасилования или попытки изнасилования.
Сумочка девушки исчезла, но впоследствии ее нашли с нетронутым содержимым среди хлама, разбросанного в «Метрополь-Холле». Золотой медальон на цепочке остался на шее Стеллы.
Шнур был из знакомого индийского шелка оранжево-розового цвета. Как и в предыдущих случаях, он был завязан на шее сзади. Лабораторное обследование шнура не выявило ничего значительного.
Не вызывало сомнений, что Стелла Петрукки нашла убежище в переулке после того, как толпа вынесла ее из «Метрополь-Холла» на улицу. Но поджидал ли ее Кот в переулке, вошел туда вместе с ней или следом за ней, невозможно было установить.
Вероятно, Стелла ничего не подозревала, пока не почувствовала шнур на своей шее. Она могла войти в переулок по приглашению Кота, надеясь, что он защитит ее от толпы. Как обычно, убийца не оставил никаких следов.
Было уже за полдень, когда Эллери, с трудом поднявшись по лестнице, обнаружил дверь квартиры Квинов незапертой. Удивленный, он вошел внутрь, и первым, что увидел в спальне, был рваный нейлоновый чулок на спинке стула. На другом стуле висел белый бюстгальтер.
Эллери склонился над кроватью и слегка встряхнул Селесту.
Она широко открыла глаза.
— С вами все в порядке?
Селеста вздрогнула:
— Никогда больше так не делайте! Я подумала, что это Кот.
— А как Джимми?
— С ним все благополучно.
Эллери присел на край кровати, снова чувствуя назойливую пульсацию в затылке.
— Я часто мечтал о подобной ситуации, — сказал он, потирая его.
— Какой? — Селеста вытянула под одеялом длинные ноги и простонала: — У меня все тело болит!
— Знаю, — промолвил Эллери. — Нечто вроде этого происходило на рисунке Питера Арно[83].
— Что-что? — сонно переспросила Селеста. — Какой сейчас день?
Ее черные волосы весьма поэтично разметались на подушке.
— Увы, — вздохнул Эллери, — усталость — враг поэзии.
— Вы выглядите так, словно вот-вот развалитесь. С вами-то все в порядке?
— Будет, как только я посплю.
— Простите! — Селеста завернулась в одеяло и быстро села. — Я еще не вполне проснулась. Э-э... я не... Я хотела сказать, что не могла рыться у вас в комоде в поисках пижамы...
— Наглец! — послышался суровый голос. — Что вы пристаете к неодетой девушке?
— Джимми! — радостно воскликнула Селеста. Джимми Маккелл стоял в дверях спальни, прижимая к себе одной рукой большой, таинственно выглядевший бумажный пакет.
— Вижу, Маккелл, вы целы и невредимы, — заметил Эллери.
— Вы как будто тоже.
Они усмехнулись, глядя друг на друга. На Джимми были любимый спортивный пиджак Эллери и его новый галстук.
— Мои пиджак и галстук с меня сорвали, — объяснил Джимми. — Как себя чувствуем, девушка?
— Как Сентябрьское утро[84] на собрании Американского легиона[85]. Не будете ли вы оба любезны выйти в соседнюю комнату?
В гостиной Джимми нахмурился:
— Вы выглядите побежденным. Что там с этой девицей Петрукки?
— О, вы уже об этом знаете?
— Слышал утром по вашему радио. — Джимми поставил пакет.
— Что там у вас?
— Сухари и пеммикан[86]. Ваша кладовая опустошена. Кстати, вы что-нибудь ели?
— Нет.
— Мы тоже. Эй, Селеста! — крикнул Джимми. — Перестаньте возиться с одеждой и сообразите нам что-нибудь на завтрак.
Селеста засмеялась в спальне Эллери.
— Вы двое что-то уж очень веселые, — заметил Эллери, опускаясь в кресло.
— Забавно, как это иногда действует. — Джимми тоже рассмеялся. — Побывав в такой переделке, как это ночное фанданго, ощущаешь свою неопытность. Я-то думал, что в Тихом океане повидал абсолютно все, — оказывается, нет. Конечно, на войне убивают, но организованно. Ты носишь форму, держишь в руках винтовку, получаешь приказы и убиваешь, либо убивают тебя, но по правилам. А прошлой ночью люди дрались когтями и зубами, раздевая друг друга догола. Полный распад: каннибал из твоего же племени — твой враг. Ладно, хорошо, что остались в живых.
— А вот и Селеста, — сказал Эллери.