Кот, который всегда со мной

В этом году весеннее путешествие состоялось на Кубу — самое потрясающее из всех мест, в каких я только побывал. Мы курили сигары и выпили немало выдержанного рома, познакомились с добрыми, мужественными людьми, послушали замечательную, проникновенную музыку в стиле сальсы. Субботним вечером мы провозгласили тост не только за Белль. Бокалы с мохито были подняты за маленького серого вислоухого шотландца. Мы порадовались, что мы там, где есть, с близкими друзьями и чертовски хорошо проводим время.

Несколько недель назад мы с Дженис ездили в Париж. Обедали с Романом Полански и его женой Эммануэль, видели двух их прекрасных детей, останавливались в отеле «Тремуаль», ели в ресторане «Ами Луи» изумительных цыплят и еще более изумительный картофельный пирог — что может быть лучше? Мы ходили по магазинам, гуляли по любимым местам, делали вид, что говорим по-французски. Все, казалось, было как в старые времена. Только не хватало женщины из антикварной лавки, где я встретил Марчелло Мастроянни. Этот магазин исчез. Да еще каждый раз, когда я спускался по лестнице в вестибюль отеля и видел на стуле кота, возникала мысль: «Да это же Нортон. Как ему удалось выскочить из номера?»

И только потом я вспоминал, что он не выскакивал из номера.

Но, думая о коте, я по большей части размышлял, насколько лучше он сделал мою жизнь, потому что был в ней.

Благодаря его существованию многое для меня стало возможным, и он многому меня научил. Любви, умению строить взаимоотношения, независимости, научил ценить приключения. И в конце жизни продемонстрировал, что можно умереть мирно и с достоинством. До некоторой степени так, как скончался сам. Кот продемонстрировал мне, что можно уйти с любовью и без страха, и это очень ценный урок.

Он означает, что даже если грусть неизбежна, жизнь не так уж плоха.

Через несколько недель после его смерти я заказал маленький памятник и поставил на могиле в саду. На нем выбито:

НОРТОН

К.К.Е.В.П.

Чтобы вы неделями не ломали голову над значением букв, поясню: «Кот, который ездил в Париж».

Камень до сих пор там и останется до тех пор, пока мне будет принадлежать дом. Я не хожу смотреть на него каждый день, когда нахожусь в Саг-Харборе. Но время от времени это делаю. Обычно провожу там несколько минут. Стою или сажусь неподалеку на лужайке на лавочку.

Чаще всего, когда я смотрю на могилу, у меня на глаза наворачиваются слезы.

И здесь, у могилы, я всегда улыбаюсь.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Казалось бы, что к этому моменту мне уже все должно быть ясно. Но я всего лишь человек и посему до сих пор поражаюсь, удивляюсь и недоумеваю, как и через несколько лет после кончины моему незабвенному вислоухому шотландскому приятелю удается давать мне уроки жизни, смерти и всего, что происходит с человеком.

Издание в твердой обложке «Кота, который будет жить вечно» вышло из печати седьмого сентября 2001 года. Я гордился этой книгой, считал, что она лучшее из всего мною написанного. Но ни одна книга не давалась мне с таким трудом. Когда конец уже близился, я уехал в Саг-Харбор и три недели провел в одиночестве — работал день и ночь, чтобы уложиться в срок. В уединении мне не только лучше писалось, я чувствовал, что в каком-то смысле это последний отрезок времени, который я провожу наедине с Нортоном. И я знал, что пишу о нем последнюю вещь, во всяком случае, такого объема. Мне хотелось, не превращаясь в шоумена, демонстрирующего в своей передаче на телевидении контакты с теми, «кто в мире ином», установить последнюю связь с дорогим существом, с которым жил бок о бок шестнадцать лет. Поставив точку в последнем предложении книги и выключив компьютер, я — те, кто прочитал весь текст, а не перескочил сразу к этой новой, еще более повышающей ценность книги части, могут предсказать, что было дальше: я остался за столом и, глядя на сад и на могилу Нортона, добрых двадцать минут рыдал. Собравшись и преодолев последний взрыв душевной слабости и решив, что могу держать себя в руках и миновать ступень, где одна мысль о Нортоне была способна повергнуть меня в слезы, я позвонил Дженис сказать, что все закончил. Она подняла трубку.

— Я… — продолжать я не мог, потому что прорыдал еще минут двадцать. Пообещал перезвонить, что сумел сделать часа через три, когда припадок истерии немного утих.