Кот, который умел искать мины

– Этот, – кончик палочки нацелился в грудь Серову, – теневик. Где таких с руками отрывают – сам знаешь. Не по моим зубам белая кость. А вот ангел-молчун, – Акакий мельком глянул на меня, – он волкодлак. Тут можно поработать.

Горбатый глянул на него с жадным восторгом ребенка, попавшего в цирк. Аура его, и без того неяркая, ощутимо потемнела.

– Обернуть... – Колдун начертал на воздухе замысловатую фигуру. Та померцала синим и погасла. Сколько я мог судить, никакой другой функции у нее не было. – Обернуть в волка, да так и оставить. Правда, цепь придется ковать крепкую. Оборотни, они ведь и в серой шкуре знают, кто и что с ними утворил. Все-все понимают. – Он нехорошо хихикнул. – Только сказать не могут.

По своре бандитов прокатился сдавленный смешок.

– Пожалуй, – протянул он, – так мы и поступим. Да-а...

Резкий, цепенящий запах ударил мне в ноздри, и только потом я понял, что так пахнет мой насыщенный флюидами страха пот.

– Меня и так городские ангелы стерегут, – отмахнулся Горбатый, – а этого, поди, самого стеречь придется. Хотя ты подумай, да. И эти пусть подумают. А сейчас, для затравки...

Мне опять врезали по почкам, но я едва обратил внимание на боль, завороженный открывшейся под моими ногами бездной. От ужаса я едва мог дышать.

Хлопок прозвучал неожиданно. Вся банда насторожилась разом, даже громила, упорно пинавший меня под ребра, прервал свое занятие.

– Жора, разберись, – скомандовал Горбатый вполголоса.

Боль слегка отступила, и я услышал в отдалении другие звуки: густой мат и звонкое пение русалки, видимо, заменявшей здесь сирену.

– Этих двоих, – главарь раздраженно мотнул головой, – в подвал. Акакий, работай заклятие...

– М-м-м, – пробурчал колдун. – Часа два уйдет. У меня где-то был подходящий ошейник... Да, Верку пришлите ко мне кто-нибудь! Нужна кровь шлюхи.

Нас грубо вздернули на ноги и повели-потащили обратно, в камеру.

– Блин... – выдохнул Серов, когда дверь камеры за нами захлопнулась. – Какие козлы...

– Помоги, – скомандовал я, с трудом поднимаясь на ноги. Меня трясло. Кажется, сломано было два ребра.

– Как? – Невидимка попытался повторить мой подвиг и схватился за бок. – Зараза...

– Молись, – коротко ответил я.

– Что?

– Молись! Если не забыл, как это делается! – огрызнулся я.

За свою жизнь я всего два или три раза проделывал этот трюк удачно. Обычно я срываюсь. Но ритм привычных слов позволяет сознанию удерживаться на краю, на грани...

Я поднял голову, глядя в потолок, сквозь перекрытия и балки, туда, где плывет по небу невидимка-Луна. Потянулся к зверю, позвал его – но не позволил завладеть собой, как ни манило темное облако, нависшее над домом, облепившее угольной ватой стены. Тело трепетало и рвалось на части, раздираемое противоположными стремлениями. Заживали раны, отступала усталость и проходила боль.

Усилием воли я вытолкнул из себя волка и закрыл глаза, обессиленный.

– Мне следовало догадаться, – пробормотал Серов. – На оборотнях все заживает моментально, так?

– Кроме ран, нанесенных серебром, – согласился я. – Жаль, что я не чистокровный перевертень...

– А почему было просто не перекинуться туда и обратно? – полюбопытствовал он.

– Боялся сорваться, – объяснил я. – Здесь такая аура...

Меня передернуло.

– Ты поэтому так дернулся, – с сочувствием спросил Невидимка, – когда этот... ну, предложил тебя навсегда оставить волком?

– Ты не поймешь, – нахмурившись, отрезал я с напускной уверенностью.

– Просто... – Киллер смешался. – Я думал, оборотням уютнее в звериной шкуре.

– В том-то и дело, – вздохнул я. – В этом, блин, все дело...

Уютнее – ха, ничего себе словечко подобрал мой товарищ поневоле! Найти бы слова, чтобы передать чувство непередаваемой силы, ловкости, легкости, что струится по жилам обернувшегося... но даже не в этом кроется ловушка. Когда серая шкура покрывает тебя, взамен ты сбрасываешь человеческие чувства. Их заменяют звериные, несравненно более простые, а значит – сильные. Голод. Жажда. Похоть. Власть. И когда ты оборачиваешься назад – чувства не исчезают, потому что человеческая ипостась тоже подвержена им. Я годами подавлял в себе несравненную свободу быть зверем, потому что слишком хорошо понимал, в какие бездны может увести подобное искушение и более сильного, чем я, человека.

– Ладно. – Я встряхнулся, отгоняя раздумья. – Сейчас попробую навести на тебя печать Асклепия – надолго не поможет, я не целитель, но станет полегче. И попробуем все же вырваться отсюда, покуда банду что-то отвлекло. Если чернокнижник не обманул, на все про все у нас два часа.

Всеволод Серов, воскресенье, 20 июня

– Долго еще? – нетерпеливо осведомился я.

Не то чтобы я куда-то торопился... то есть я, конечно, всеми фибрами души желал выбраться из камеры как можно скорее, но причиной, побудившей меня задать этот вопрос, была не жажда свободы, а боль, противно ноющая в основании позвоночника.

Проблема была в том, что избранное Зориным для нанесения печати место находилось как раз на такой высоте, что мне было одинаково неудобно удерживать ремень как стоя, так и присев на корточки.