— Доктор Герберт с несколькими приятелями приедет из Брр, а мадам Герберт нацелилась приготовить перепелов, фаршированных абрикосами. Ну а ты как?
— Полли зажарит индейку, Арчи с Милдред придут к нам в гости.
Едва он успел повесить трубку, как кошки, услышав слово «индейка», влетели в библиотеку.
— Прошу прощения, господа! Ложная тревога, — извинился Квиллер.
Коко, после шторма вновь приступивший к исследованиям, перестал собирать обрывки наждачной бумаги, мешочки из-под чая, кусочки соленых ирисок и прочие домашние мелочи. Теперь он рылся в библиотечном чулане и извлекал оттуда на свет почтовые открытки, вырезки из газет, конверты с иностранными марками и прочее. Однажды его добычей стала пожелтевшая вырезка из газеты «Пикаксский пятицентовик», которая выходила в прежние времена и преемником которой стала «Всякая всячина». Это была колонка «Бракосочетания», и одно сообщение привлекло внимание Квиллера:
На полях чернилами кто-то вывел дату — 1961. Эту дату Квиллер посчитал верной, сопоставив её с возрастом Ненси. Лена Фут, мать Ненси, многие годы служила экономкой у Эвфонии Гейдж. Очевидно, она начала работать в доме Гейджев ещё до того, как вышла замуж.
Что Эвфония преподнесла молодым в качестве свадебного подарка? Деревянные щипцы для колки орехов? Он вложил вырезку в конверт с адресом Ненси и добавил к ней листок с выражением благодарности за её помощь в показе трех спектаклей с уведомлением о том, что после праздника, возможно, предстоят ещё показы.
На шестой день после большого снега Квиллеру удалось отправить письмо. Он также договорился отобедать с Джуниором в закусочной «У Луизы», намереваясь вручить ему то самое золотое кольцо и другие интересные вещи, которые отыскал Коко.
Однако когда он собрался выйти из дома, чтобы встретиться с Джуниором, то обнаружил, что ящик письменного стола полуоткрыт, а коробочка с кольцом исчезла.
— Чёрт бы побрал этих кошек! — вскипел Квиллер.
Он был уверен, что это Юм-Юм открыла ящик своими изящными длинными коготками, и не сомневался в том, что именно Коко, этот Фейген[15] в кошачьем обличий, подбил её на столь бесчестный поступок. Времени на то, чтобы обшарить пятнадцать комнат и пятьдесят чуланов, у него не было, и он поспешил в закусочную, где Джуниор уже дожидался его, сидя в отдельном кабинете.
Редактор встретил его вопросом:
— Надеюсь, ты не забыл принести дедушкино кольцо?
— О чёрт! Ну конечно же забыл! — с досадой воскликнул Квиллер (подобная импровизация не составила для него никакого труда).
— Дежурное блюдо сегодня, — возвестила Луиза, кладя на стол перед ними два меню в твердых папках, — фасолевый суп и сандвичи с ветчиной.
— Просим минутку на размышление, — сказал Квиллер, — а пока принесите нам, пожалуйста, кофе.
Из внутреннего кармана пиджака он извлёк пожелтевший от времени и почерневший на сгибах листок бумаги.
— Тебе знаком этот почерк, Джуниор?
— Так писала бабушка!
— Это черновик стихотворения, которое без указания на автора было включено в программу поминальной церемонии, — помнишь, о бабочке, потерявшей своего возлюбленного?
Джуниор в убыстряющемся темпе, как и подобает искушенному редактору, прочитал стихотворение.
— Думаешь, это она написала?
— Во всяком случае не Китс и не Вордсворт. Думаю, твоя уравновешенная бабушка имела бурное прошлое.
— Возможно. Джоди всегда уверяла меня, что бабушке есть что скрывать. Как только женщины могут чувствовать такое?
Появилась Луиза и подала им кофе.
— Ну, мальчики, решили, что будете заказывать? — спросила она.
— Пока нет, подумаем ещё несколько секунд, — ответил Квиллер. Затем он извлек из кармана конверт с почтовым штемпелем Лок-мастера, датированным 1929 годом. Внутри конверта лежало письмо, начинающееся словами: «Моя дорогая Синара…»
— Господи боже мой! — возопил Джуниор. — Ты уверен, что мне следует читать это? Ведь любовные письма, написанные другими, порой звучат так банально…
— Читай! — повелительным тоном сказал Квиллер.