Кот из Датского королевства

— Ты и в самом деле хорошо обеспечивал меня Глен, спасибо тебе за это.

— И вообще, Джуди, почему ты говоришь обо всём в прошедшем времени? Мне не нравится твой настрой…

— Ой!.. — внезапно вскрикнула Джуди и откинулась на подушку. Я склонился над ней и с изумлением смотрел на её бледное осунувшееся лицо. Я растерялся, не знал что делать. Через несколько секунд она открыла глаза, дотронулась до моей руки и тихо сказала:

— Мне уже лучше.

Я снова уселся на табуретку, взял её маленькую холодную руку в свою и спросил:

— Джуди. Ты наверно намного лучше меня, но, поверь мне, я делал для семьи всё, что мог.

Я напряженно ждал какого-нибудь отклика, ответа.

— Разве не так, Джуди?

— Мне нечего тебе ответить, Глен. Ты же сам знаешь.

— Послушай, Джуди, — повысил голос я, — если ты хочешь меня упрекнуть, то…

— Нет, я не хочу тебя упрекнуть, Глен, не нужно так расстраиваться, береги силы, они скоро тебе понадобятся.

— Джуди, откуда ты можешь всё знать? Почему ты так уверенно говоришь сегодня? Что у тебя в голове, я хочу понять…

— Ты, пожалуй, и правда, не уезжай сейчас во Флориду, — подумав, сказала она. — Потом себе не простишь.

— Джуди, — почти закричал я, — ты что с ума сошла? Я и не собираюсь во Флориду! Но ты что, и правда умирать собралась?

— Не знаю, но мне нехорошо. Очень давит на сердце — тяжесть, какая-то.

— Я позвоню врачу!

— Нет, пожалуйста, врач сейчас не поможет. Подожди, если станет хуже, я скажу, тогда и вызовешь врача. Ты прости меня, Глен, — тихо и очень жалобно попросила она.

— Я? За что? — поразился я. — Ты светлая, чистая душа, просишь у меня прощения!? Мне не за что тебя прощать, Джуди.

— Есть за что. За последние годы я не раз мысленно желала тебе зла. Иногда мне хотелось, чтобы ты потерпел аварию или тяжело заболел. Я долгое время притворялась, Глен, притворялась, что мне всё равно, где ты бродишь, как проводишь время. Но, видишь ли, я была уверена, что говорить с тобой об этом бесполезно: ты не чувствовал за собой никакой вины. Эта твоя уверенность была на поверхности, она бросалась в глаза, Глен. Именно это заставляло меня всё таить в себе. А потом, в какой-то момент мне и вправду стало всё равно. Я жалею об этом, прости меня, Глен, — может, было бы лучше, если бы я однажды возмутилась и ушла от тебя. Может быть, но почему-то, Глен, я сомневаюсь… Может, всё стало бы иначе, может не хуже, — но и не лучше, Глен. Ты всё же прости меня за то, что я долгое время, живя рядом с тобой, часто от обиды желала тебе зла. Но, знаешь, Глен, последние годы я очень изменилась, я постаралась смириться и пыталась не думать о тебе плохо, — правда, Глен, я очень старалась… И всё же, пожалуйста, прости.

Я понял, что Джуди всё знала. Мне казалось, что вся боль, столько лет таившаяся в её сердце, оставив её, внезапно обрушилась на меня. Ноги мои словно одеревенели, язык будто прирос к нёбу, я не мог вымолвить ни слова.

Её смиренное «прости» окончательно подкосило меня. Кажется, я мог вынести всё: упреки, жалобы, но только не это «прости». Оно было убийственно, оно разрывало мне сердце. Когда дар речи вернулся ко мне, вместо того чтобы самому попросить прощения или попытаться как-нибудь оправдаться, я смог произнести только:

— Джуди, я прошу тебя только об одном, не умирай.

— Мне сейчас лучше, Глен. Уйди, пожалуйста, я хочу поспать. Попроси никого не заходить.

— Джуди! — я хотел сказать, что я сожалею о причинённой ей боли, но почему-то не мог, слова не давались мне. Былая уверенность совершенно покинула меня, я ощущал только беспомощность и страх. Мне казалось, что я теряю её.

— Джуди!

— Конечно, Глен, я не держу на тебя зла, — верно, почувствовав, что я хочу, но не могу произнести, тихо, но очень внятно сказала Джуди. Я чувствовал сердцем, что она говорит правду.

— Иди, пожалуйста.

Она опустила голову на подушку и закрыла глаза. Я вышел.

Тем вечером на улице шёл дождь, накинув плащ с капюшоном, я вышел во двор. Я бессмысленно бродил по улицам и плакал, никто не мог видеть моих слёз из-за дождя. Да и прохожих почти не было. В тот вечер я выплакал, наверно, всю свою бестолковую жизнь. Я дал себе зарок, что изменюсь, откажусь от старых своих, греховных привычек. Вернее, я знал, что уже изменился, с этого самого момента. Потом я сказал себе: «Когда Джуди поправиться, мы вместе уедем во Флориду». Я очень этого хотел, всем своим надорвавшимся сегодня, выплаканным сердцем. Но тяжёлая печаль всё равно не отпускала меня. Когда я вернулся домой, Джуди уже умерла.