Костры миров (сборник)

Он попытался рассмотреть протозида, но там, где минуту назад неслось над пылевым облаком длинное серебристое веретено «Лайман альфы» с рогоподобным выступом на носу, уже ничего не было.

«Шу дала полную мощность. Корабль отбросило на много световых лет. „Лайман альфа“ уже, наверное, вблизи квазара. Они должны успеть, они придут вовремя».

Он подумал — они, а следовало, наверное, подумать — он, потому что и протозид, и корабль, и то, что он всегда называл Шу, были сейчас единым организмом.

Полумертвый, окоченевший, изнемогающий от непосильной усталости, этот организм вслепую плыл по следам своей столь же уставшей за миллиарды лет расы. Зато Хенк теперь был уверен: протозид придет вовремя, трагедия объекта 5С 16 больше не повторится. Теперь Хенк был уверен: новый мир для протозид состоится, и не в ущерб существующим.

Он заставил себя развернуться лицом к Стене.

Он увидел свою тень.

Благодаря какому-то странному эффекту, его собственная тень напомнила Хенку розу.

Силуэт розы.

Только та роза в саду была белая.

И еще Хенк увидел квазар Шансон.

Грандиозный голубой выброс квазара упирался прямо в стену тьмы. Пульсирующий свет жестко бил в фильтры защитного костюма, яростно преломлялся в отражателях. Но теперь Хенк ничего не боялся. Дело даже не в почтовой ракете, которая должна была его отыскать. Если даже он, Хенк, исчезнет, если даже исчезнет квазар Шансон, если исчезнут протозиды, мир все равно останется. Останутся Арианцы, останутся Цветочники, останется океан Бюрге. Останется человечество.

Останется весь этот необъятный, но, в сущности, столь хрупкий мир.

Демон Сократа

Там, где возможно все, что угодно, ничто уже не имеет ценности.

Глава I Юренев

Пакет подсунули под дверь, пока я спал.

Пакет лежал на полу, плоский и серый, очень скучный на вид. Он не был подписан и не просился в руки, впрочем, я и не торопился его подбирать. Сжав ладонями мокрые от пота виски, я сидел на краю дивана, пытаясь успокоить, унять задыхающееся, останавливающееся сердце.

Зато я вырвался из сна.

Там, во сне, в который уже раз осталась вытоптанная поляна под черной траурной лиственницей. Палатка, освещенная снаружи, тоже осталась там. Ни фонаря, ни звезд, ни луны в беззвездной ночи, и все равно палатка была освещена снаружи. По смутно светящемуся пологу, как по стеклам поезда, отходящего от перрона, скользили тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную вязь, в подобие каких-то письмен, если только такие странные письмена могли где-то существовать. В их непоколебимом беге что-то постоянно менялось, вязь превращалась в рисунок, я начинал различать смутное лицо, знакомое и в то же время мучительно чужое.

Кто это? Кто?

Я не мог ни вспомнить, ни шевельнуться, я только знал — я умираю. И все время беспрерывно, жутко и мощно била по ушам чужая, быстрая птичья речь, отдающая холодом и металлом компьютерного синтезатора.

Я умирал.

Я знал, что умираю.

Я не мог двинуть ни одним мускулом, не мог даже застонать, а спасение, я чувствовал, крылось только в этом, я беззвучно, я страшно, без слов вопил, пытаясь пробиться сквозь сон к дальнему, пробивающемуся сквозь птичью речь, крику:

— Хвощинский!

И грохот.

Крик, а за ним грохот. Далекий грохот, обжигающий нервы нечеловеческой болью.

— Хвощинский!

Я вырвался из сна.

Я сумел застонать — и всплыл из ужаса умирания.

Серый пакет лежал под дверью, в номере было сумеречно, горел только ночник. В дверь явно колотили ногой, незнакомые испуганные женские голоса перебивались рыком Юренева:

— Где ключи? Какого черта! Дождусь я ключей?

И снова удары ногой в дверь:

— Хвощинский!

Меньше всего я хотел видеть сейчас Юренева. Не ради него я приехал в Городок, незачем было Юреневу ломиться в мой номер, как в собственную квартиру. В некотором смысле ведомственная гостиница, конечно, принадлежала и Юреневу, то есть научно-исследовательскому институту Козмина-Екунина, малоизвестному закрытому институту, но все равно ломиться Юреневу ко мне не стоило: два года назад мы расстались с ним вовсе не друзьями.

Не отвечая на грохот, не отвечая на голоса, едва сдерживая разрывающееся от боли сердце, я добрался до ванной. Ледяная вода освежила. Возвращаясь, я даже поднял с пола пакет и бросил его на тумбочку. Все потом. Сперва нужно прийти в себя, отдышаться.

Собственно, в гостиницу я попал случайно.

Я приехал вечером, идти было некуда, вот я и поднялся в холл — только для того, чтобы позвонить по телефону. Толстомордый швейцар сразу ткнул толстым пальцем в объявление, отпечатанное типографским способом: «Мест нет», и так же молча и презрительно перевел толстый палеи левее: «Международный симпозиум по информационным системам».

Я понимающе кивнул:

— Мне позвонить…

Толстомордый швейцар раскрыл рот.