Костры миров (сборник)

Я отрицательно помотал головой. Вряд ли это его убедило. Он выругался:

— Буэно венадо! — и, кивнув на дверь салона, через которую я так неудачно ворвался, приказал:

— Иди!

"Сейчас открою дверь, — подумал я, — и сопровождающий начнет стрелять. Первым буду я. И вряд ли мне удастся повторить этот трюк с падением…"

Я толкнул дверь и сразу понял, что проиграл. Руки пассажиров покоились на спинках кресел так, будто и не было никакой перестрелки. Но уругваец был мертв и лежал поперек салона. А дальше — и это и было причиной неестественного спокойствия — за креслом потерявшей сознание итальянки повис в ремнях убитый уругвайцем сопровождающий…

— Буэно венадо! — выругался курчавый. — Революция потеряла превосходного парня! — Казалось, он готов впасть в неистовство, но в салон ввалился еще один тип в такой же куртке и одернул его:

— Перестань, Дерри!

Самолет терял высоту. Пол под нами подрагивал.

Заметно похолодало. Пассажиры со страхом вслушивались в резкий свист выходившего через пробоины воздуха.

"Революционер, — с бессильным презрением подумал я, глядя на курчавого… — В месяц три революции… В год — тридцать шесть… Плюс тридцать седьмая, незапланированная, упраздняющая все предыдущие… Какая к черту революция!.. Очередной пронунсиамент * в какой-нибудь из латинских республик…"

Самолет трясло. Дрожь его отзывалась в голове пульсирующей болью.

— Сядь в кресло и пристегнись! — приказал мне курчавый.

Упав в свободное кресло, я закрыл глаза, на ощупь найдя ремни.

Самолет продолжало бросать так, будто он катился по горбатой полосе брошенного аэродрома.

Вытащив сигарету, курчавый протянул ее напарнику.

— Мокрый? — спросил он толстяка, все еще державшего руки на весу. — Опусти лапы! Ты недавно стал человеком, да? Сколько ты стоишь?

Толстяк ошалело молчал. Пот крупными каплями скапливался над его бровями и сползал по щеке, срываясь на мокрую рубашку.

— Тебе не за что умирать, — с презрением заявил курчавый. — Ты таким был и таким останешься! Ты не Репид! Буэно венадо!

* Пронунсиамент — военный переворот

Мои часы разбились при падении. Но все произошло за какие-то пятнадцать минут. Я это знал. И, судя по солнцу за иллюминатором, самолет держал сейчас курс куда-то на запад, в сторону Перу, туда, где Амазонка называется Солимоэс…

Самолет опять затрясло.

— Отчего это? — спросил напарник курчавого.

— Пилоты нервничают.

Ответ того не удовлетворил. Он встал и исчез в первом салоне.

Теперь мы шли так низко, что я различал за иллюминатором купы отдельных деревьев. Вдруг курчавый насторожился. Что-то действительно изменилось. Что?..

Я потянул воздух ноздрями, а потом увидел — в салон через пробоины в стенах и вентиляторы медленно втягивались струйки удушливого желто-зеленого дыма. Он поднимался над креслами и висел над нами плоскими несмешивающимися слоями. Потом дым рассосался, и все как-то потускнело, приняло будничный вид, будто мы сидели в длинном и душном прокуренном кинозале.

Удар потряс корпус.

Я почувствовал, что нас подбрасывает вверх, под углом, опрокидывает, придавливает к сиденьям. Потом тяжесть исчезла и тут же вернулась — мерзкая, тошнотворная. Вцепившись в ремни, я увидел, как корпус самолета лопнул, и сразу душные незнакомые запахи хлынули на меня со всех сторон.

В сельве

Когда я очнулся, передо мной горело дерево, а метрах в тридцати, среди разбитых стволов и рваных лиан, дымилась мятая сигара фюзеляжа. Рядом со мной, лицом в болотную воду, лежал тот, которого называли Дерри. Мокрые волосы его были скручены, куртка сползла с плеч. Видимо, нас выбросило из самолета еще в воздухе, после первого удара, и мы упали в болото… Но я был жив!

Несколько пиявок толщиной с карандаш успело присосаться к руке. С отвращением сорвав их, я побрел по колено в жидкой грязи к самолету. В груде искореженного металла трудно было надеяться отыскать живых, — коробка салона выгорела и просматривалась насквозь…

На мой зов не отозвался никто. Убедившись, что я действительно остался один, я вернулся к телу курчавого Дерри.

— Доволен? — спросил я, будто он мог мне ответить. И в исступлении крикнул: — Доволен?

Отраженное от крон эхо негромко ответило:

— Доволен…

Я сразу замолчал и стал сдирать с Дерри куртку.

В сельве она могла оказаться незаменимой — ни москиты, ни клещи ее не прокусят… Рядом с самолетом можно было, наверное, найти еще какие-то вещи, но я боялся идти к нему. И сразу пошагал в лес.

Бледные, обвешанные лохмотьями эпифитов, стволы уходили в тесное сплетение листьев. Я был как на дне океана, не зная, куда, в каком направлении мне нужно двигаться. Неприятно пахнущие муравьи крутились на ветках, упавших в болото. Грибы и плесень сырой бахромой оплетали каждый островок. Но кое-где на стволах деревьев можно было различить следы засохшего ила. И этот ил не был болотным — рядом текла река.

Но чем глубже я уходил в лес, тем темней становилось вокруг, и, наконец, жаркая влажная духота чащи сомкнулась надо мной.

Пугающе взрывались огни светлячков, странные звуки раздавались то впереди, то сзади, но я упрямо шел и шел туда, где, по моим представлениям, должна быть река.