Костер

Было что-то наивное во внезапно возникшей ребячливой привязанности девушки, но была и покоряющая прелесть чистосердечия. Анна Тихоновна печально улыбнулась.

— По правде сказать, двадцать лет назад я думала — у нас больше никогда не будет фронтовых театров. Никогда. Ну, что ж! Может быть, до встречи на фронте?

— Ах, я бы так хотела! — воскликнула Лена.

Они еще раз простились как родные.

— Вечный фронт, вечный фронт! И люди нашего театра! Что за славный народ! — произносил Цветухин в ногу с маршем, который старался подравнивать к частым шагам своей спутницы. Он был, как видно, рад покориться твердому курсу, опять настраивался на мажор возвышенной роли, и Анна Тихоновна немного иронично взглянула на него — надолго ли?

Вокзал встретил их не-тем, каким они оставили его и каким актер думал припугнуть Егора Павловича. Совсем другой испуг охватил Анну Тихоновну, когда она увидала нараспашку стоящие двери, полупустые переходы и зал с приютившимися по скамьям унылыми горстками людей. Она сразу вышла на перрон, ведя за собой Цветухина.

Было тихо. Огромный, казавшийся бесконечным, поезд тянулся у платформы. Он пестрел разнокалиберными вагонами — пассажирскими, товарными, русскими, дольскими. Анне Тихоновне не надо было справок, чтобы понять, что произошло. Но первый спрошенный ответил мимоходом: посадка кончена. Кое-где у дверей вагонов, словно приплюснутые к ним, жались молчаливые кучки народа. Двери были закрыты.

— Идем, — сказала Анна Тихоновна. — Идем! — повторила она настойчивее и почти столкнула с места опешившего Цветухина. — Без вас нельзя.

У двери в комендантскую стоял впечатляющего вида железнодорожник, заслонявший собою ход. Его обступала такая же, как у вагона, неподвижная, плотная кучка людей. Анна Тихоновна на ходу сбросила с плеча Цветухина борт пижамы, внакидку свисавшей на забинтованную руку, чтоб она была виднее.

— Пожалуйста, пропустите раненого, — сказала она, выбирая, где бы ближе протиснуться к двери…

Никто не обернулся. Она дотронулась до спины какой-то низенькой женщины и до локтя ее соседа. Они не двинулись. Тогда начались ее дуэли с голосами этой спаянной ожиданьем семьи поневоле. Она все упрямее повторяла, что раненого надо пропустить. Ей отзывались, что тут до нее стоят раненые и что очередь одна для всех. Она громче сказала, что человек ранен в Бресте, но слово будто уже потеряло свою магию: ей ответили — она не одна из Бреста. Тогда она вскрикнула — до каких же пор мучиться человеку, после того как он счет потерял бомбежкам и чудом уцелел в Жабинке? Слово это на момент затушило пререканья. На Анну Тихоновну стали оглядываться, и ей удалось, остерегая руку Егора Павловича, вклинить его в ослабнувшую снизку людских тел. Но сразу раздался грубый или уже сверх меры накричавшийся голос:

— В Кобрине было пожарче твоей Жабинки. От самолетов-то наших ничего не осталось…

— Вы что же, думаете — убитые в Жабинке не заслужили у нашей Родины почитания, которого достойны убитые в Кобрине? — вызывающе спросила Анна Тихоновна.

Несколько человек заговорили с сочувствием к ней. Она еще немного продвинула вперед Цветухина. Страж у двери сказал:

— Ладно шуметь. Приказ всем один — дожидаться другого поезда.

Кто-то выкрикнул с возмущением:

— Дожидайся такой посадки, как нынче: люди штурмом поезд взяли! Вояки…

— Чего вас к дверям поставили? Вон она куда пролезла!

— Да она никакая не раненая. Напустила на себя!

Анна Тихоновна, как в судороге, взбросила к лицу руку, зацепила ногтями корку своей царапины, содрала ее со щеки.

— Ты не в себе, Аночка! — стараясь удержать ее руку, крикнул Цветухин.

Но она не далась и, ухватив пальцами мочку уха, рванула ее книзу раз, другой, пока не оторвала болячку и ухо не покрылось кровью. Она поглядела, на руку и размазала кровь по лицу.

Все, кто стоял вплотную, отступили от нее, тесня друг друга. Железнодорожник приоткрыл дверь, поманил кого-то к себе. Вышел высокорослый человек с красными, распухшими глазами. Ворот его гимнастерки был расстегнут, худая шея тянулась столбиком.

— Что такое?

— Вроде как… — начал было отвечать страж, но только качнул с сомнением головой.

Высокий уже увидел Улину. Встречно глядя на него немигающими глазами, Анна Тихоновна заговорила о том, что должно было окончательно все разрешить:

— Я — народная… народная… — Дальше этого она не двинулась.

Цветухин растерянно поводил кистью руки по очереди на нее и на себя, что было тотчас понято высоким.

— Пройдемте, — сказал он.

В комнате Анне Тихоновне подали стул. Говорить она не могла. Кровь капала из уха на платье. У Цветухина нашелся платок — великодушный дар пинских друзей. Он сам приложил его к лицу Анны Тихоновны и велел держать. Его попросили рассказать покороче, что произошло. Он справился с задачей довольно хорошо.

Через несколько минут они оба шли по перрону следом за высоким. За ним бежали женщины с детьми. На мольбы и плач он отвечал одной фразой: «Со следующим поездом». И лишь иногда, будто не справляясь со своей мягкостью, добавлял: «Да, скоро» или: «Да, сегодня».