Космопорт, 2014 № 02 (3)

Я чувствую это сердцем. Так: ТУМ-ТУДДУМ-ТУМ-ТУДДУМ. Надрывно. Точно кровь моя забурлила, вспенилась и потекла в два раза быстрее, разрывая сердце напором, заставляя его работать на пределе. Бешено, неистово моя кровь несётся по привычному маршруту, и в бурлении этом слышится мне даже не звук — эхо звука.

— Помоги.

Я возвращаюсь в постель.

8. Рыба

Утро встречает меня мёртвой синевой неба. Эта синева холодна так же, как и глаза Мэри. В сердце неба — белая тень души Джейн Крейслауф. Мне кажется или она смотрит прямо на меня?

Школа жужжит роем Крейслауфов. Старшеклассники готовятся покинуть свой дом. Сегодня день отъезда. Последний день моих страхов. Последний день моей нежизни в этом искусственном мире. Но я могу думать только о Джейн, которая принесла себя в жертву. Ради меня?

Я пересекаю двор, глядя себе под ноги. Никто не смотрит наверх. И я не смотрю. Они — потому что не видят. Я — потому что уже всё решил. Мои глаза полузакрыты, я занят делом. Потрошу своих мальков.

На крышу можно пробраться через чердак. Я знаю, потому что уже бывал там. Все бывали на крыше ректората, и это тоже экзамен. Крейслауф не умеет бояться. Он — будущий моряк, полярник, астронавт. Неписанные правила только кажутся нашим собственным изобретением. Крейслауф никогда не нарушит закон без специального разрешения.

Но у меня есть душа. Жалкая трусливая субстанция, которая портит чистую кровь Крейслауфа. Я не герой. Мне не стать астронавтом. Мне не стать лётчиком. Я боюсь высоты. Возможно, поэтому я ненавижу небо.

Но я умею нарушать правила. И могу пройти по краю. Я знаю — потому что уже делал это.

Просто закрыть глаза и увидеть мир иным. Как будто нет ни крыши, ни края, ни неба. Не смотреть вверх. Без опостылевшей искусственной синевы, без этой яркой пудры, небо становится по-настоящему страшным — пропастью, сияющей бездной, которая выпьет тебя всего, через один только твой взгляд — как через соломинку.

Тишина меняется, делается тревожной и очень знакомой. Где-то здесь, где-то рядом — он. Ректор. Но я больше не боюсь его.

Я жду.

Она появляется с севера. Сначала горизонт покрывается едва заметной рябью. Я вижу это, потому что знаю, куда смотреть. Несколько секунд ожидания сливаются в тягучую густую вечность, которая отчего-то пахнет трясиной. Я, не двигаясь и не дыша, проплываю эту вечность насквозь и выбираюсь из неё на свежий воздух едва живым.

Рябь оживает, быстро, почти мгновенно поднимается над горизонтом и приобретает вполне определённые очертания. Рыжеватый плавник с острыми краями, затем чешуйчатая спина, потом — огромные мутные глаза, жабры, унылая прорезь рта.

Моя большая рыба. Чёрные её полоски ярче ночного неба, жёлтые — почти прозрачны, сквозь них можно рассмотреть, как внутри рыбы нервно крутятся шестерёнки. Никто, кроме меня, не оценит красоты этого механизма.

Самое грандиозное безумие, которое видел этот город.

Когда рыба зависает надо мной, закрыв своей тушей небо от меня, а меня от неба, когда жизнь в городе замирает, а мысли всех его жителей, всех Крейслауфов, их учителей и даже ректора звучат примерно одинаково («Какого х-хрена?!»), я выбираюсь на крышу.

Пространство вокруг шпиля усыпано остатками сгнивших верёвок. Душа Джейн тоже держится на обыкновенной верёвке. Мне боязно отвязывать её.

Сейчас я не могу понять, как не видел этого раньше. Я имею в виду — Джейн, она такая же, как все мы здесь, похожа на всех Крейслауфов, но больше всего — на меня.

Это как заглянуть самому себе в глаза. И увидеть будущее.

Тебя переплавят. Прогонят через огонь и железо. Снимут кожу и выпотрошат. Опилки, которые ты зовёшь душой, аккуратной бандеролью отправят на небо. Но не сразу.

Я перерезаю верёвку.

9. Я

Мэри провожает меня на вокзал. Я не смотрю на неё. Это непросто, но я держусь. От взгляда недалеко до слов. А слов говорить нельзя. Если скажу хоть одно — я пропал.

Любовь — ловушка, в которую раз за разом попадают бракованные Крейслауфы вроде меня. Магнит для души. Я первый, кто смог пройти по самому краю этой бездны и не упасть. Удержусь и теперь.

Нарочно выбираю обходной путь, идём через сквер — тут не так многолюдно. День выдался пригожим, впрочем, иных в этом городе и не бывает. Редкие прохожие то и дело брезгливо поглядывают вверх.

Рыбы нет. Она исчезла вместе с душой Джейн, пролилась невидимым дождём в бездну неба. Всё, ни слова больше о рыбе. Ни слова больше о Джейн.

Оглядываюсь. Невдалеке стоит Лот, улыбается. Понимаю вдруг, что больше никогда его не увижу, и от этого становится грустно — точно я прощаюсь сейчас с живым человеком, а не с бесплотной тенью моей душевной болезни.

Вокзал встречает нас бравурным маршем. Поезд уже подали, Крейслауфы занимают свои места. Улыбки, смех, музыка. Кажется, весь город здесь. Женщины утирают слёзы, мужчины пожимают нам руки, дети — обычные дети — смотрят с восторгом. У каждого из них есть собственное лицо, фамилия, родители. Они — часть этого города и навсегда останутся ею. Их будущее скучно и предсказуемо. Им не стать героями.