Космогон

Не получалось отрешиться от воспалённой памяти. Не стало мира, вместо головы у Чистильщика был распухший от боли пузырь, и где-то под вздохом быстро-быстро трепыхалось проколотое игольной болью сердце. «Долго ли?» – подумал он, но времени не существовало. «Глаза, – подумал Чистильщик. – У меня, кажется, были глаза». Собрав силы, он разлепил опухшие веки, но сначала ничего не увидел, кроме багрового облака. Что-то холодное коснулось щеки, полезло в рот. «Вода!» Чистильщик шевельнул одеревеневшей шеей, схватил зубами холодное, мягкое, приник. Потёк по подбородку холод, но горло обожгло горечью. Глотнув, Чистильщик пришёл в себя, поднял голову. К нему вернулось зрение. На соседнем столбе увидел смерть – та висела, раскинув привязанные к жерди руки и склонив голову. Теперь она не казалась сыну плотника страшной.

– Пей! – откуда-то снизу послышался сиплый голос.

Снова мокрое что-то сунулось в рот, и опять жар обпёк горло. Чистильщик глянул вниз. Снизу вверх его, как тушу на крюке у торговца мясом, разглядывал похожий на мясника воин. На пику его была наткнута мокрая тряпка.

– Кончай с ним, – произнёс бесцветный голос, показавшийся знакомым.

Скосив глаза, Чистильщик увидел человека в военном плаще с капюшоном.

– Славь кесаря, – негромко сказал тот и снял тряпку с пики.

Остриё сверкнуло на солнце.

«Славь Верховного», – успел уловить носитель вполне отчётливую мысль воина.

Верховного?

– С-с… ав-ва, – с трудом шевельнув языком, проговорил сын плотника.

Сверкнула искра, гвоздём воткнулась в сердце. «Слава…» – отбилось в меркнущем человечьем разуме, но Чистильщик нечеловеческим усилием сдержал рвущееся наружу сознание, потому что, умирая, заметил отчётливые душевные движения в палаче и в его начальнике. Шевельнувшиеся светлые сущности обоих обменялись мыслями:

– Готово?

– Да.

– Ты помянул Верховного? Он слышал?

– Кажется, да.

– Ка-ажется! Когда кажется, знаешь, что надо делать? Дармоеды. Глаз да глаз за вами. Ни с чем без меня не можете справиться. Ладно, будем считать, он слышал. Теперь надо какого-нибудь олуха сделать свиде…

В этот миг сознание оставило Чистильщика.

Суд

Душа саднила как растревоженная рана. Он больше не был Чистильщиком, сыном плотника себя чувствовал, утратившим тело. Пробуя овладеть собою, обнаружил, что может видеть. «Смерти нет», – отчуждённо подумал он, и тут в раскрытое сознание потоком хлынула память Чистильщика. Невыносимый стыд обжёг душу. Вспомнилась попытка насильственной кристаллизации общества. Преступление!

– И всё для того лишь, чтобы кое-кто мог управлять параллельностью! Это надо остановить, потому что люди…

На слове «люди» он споткнулся. Люди кричали: «Распни его!» Люди били, люди предали и отреклись. Люди ли они? Не уничтожить ли действительно проклятую параллельность?

– Люди всё-таки, не бездумцы. Осёдланных винить нельзя, у них не было выбора. А остальных? Ничтожить всех только потому, что виновны некоторые?.. «Не мне судить их, сам не без вины, – решил бывший чистильщик. – И уж точно судьёй нельзя делать драгоценного моего начальника». Припомнив сангедрин, пославший безвинного сына плотника на заклание, бывший чистильщик передёрнулся. Кстати вспомнились слова старшего по параллельности. Тот говорил: и так некоторые-де в командировки шастают, а прознают о любви, все полезут седлать думотериев раньше времени, на потеху Верховному; дойдёт всё это до Космогона… «И тут он поперхнулся словами. Понял, что сказал лишнее. Вину его можно считать доказанной. Надо найти его, изловить и вызвать Творца. Пусть разбирается», – подумал бывший чистильщик, оглядываясь.

Пусто было за околицей. Тускло мерцали в красноватых лучах корнесвета пылевые туманности, тёмным зеркалом лежали воды в ручье Орионовом. Ни тёмных, ни светлых бестелесников окрест видно не было. «Где они все? – подумал бывший чистильщик, двигаясь вдоль ограды потравленной параллельности. – Космогон – тот, видимо, занят целыми грядками, а прочие?»

Светлое пятно, перескочив ограду, шмыгнуло к излучине, мгновение – и бывший чистильщик догнал бестелесника.

– Стой!

Тот не сразу услышал, потому что пел. Издавал слаженное многоголосое мяуканье, красотою поразившее слух сына плотника.

– Коллега! – ещё раз позвал он.

– А? Кто?! А… Моё почтение, коллега. Что, ещё не началось совещание? Что это с вами? Как-то странно выглядите. Где я вас… А! Вспомнил! Моё почтение, свидетель! Ну как, нашёл уже общий язык? А я, понимаешь, никак. Сколько ни пробую… Э! Что-то взгляд мне твой не нравится, слишком жёсткий. Смотри-ка ты, пожалуй, в сторону куда-нибудь.

Он не шутил, действительно, под взглядом морщился и темнел. «Что со мной?» – удивился бывший чистильщик. Мало того что взгляд жёстким стал, что-то ещё сделалось со зрением; такое, что коллега виден был насквозь, от поверхностных рефлексов до дна души. Испугавшись, сын плотника стал смотреть в сторону.

Бестелесник меж тем балагурил, перемежая слова сладостными полифоническими звуками: