Космаец

У него были кривые ноги, поэтому рядового Божича все дразнили: «На бочке верхом ездил». Но когда он стал командиром, об этой шутке позабыли. Среднего роста, с острыми плечами и длинной тонкой шеей, на которой качалась квадратная голова, он был не бог знает как красив.

Терпением он запасся с рождения, поэтому теперь молча выслушал политическую проповедь комиссара о необходимости сохранять хозяйство крестьян, о неприкосновенности садов и огородов, о партизанской чести, которую надо беречь как зеницу ока, за чем, разумеется, должны следить в первую очередь коммунисты.

— Я все это понимаю, товарищ комиссар, но, как бы это сказать, все это не совсем так, как вы понимаете… — начал Божич, но комиссар прервал его:

— Мне кажется, что ты ничего не понял.

— Я понимаю, что мои бойцы со вчерашнего утра маковой росинки во рту не имели, — огрызнулся Божич. — Я и не удивляюсь, что у меня Чурич упал по дороге. Ослабел человек от голода… Что это вы на меня так смотрите? Я никого не убил.

— Да, да, я знаю, — поддержал его Павлович, — труднее нам, кажется, никогда не приходилось.

— Еще бы, — ухватился Иво Божич за эти слова, — мы еще сами создаем трудности. Здесь от одного запаха фруктов с ума сойти можно.

— Оставь ты эти фрукты в покое. Ты что, не читал директиву? — недовольно перебил его комиссар.

— Извините, я эти бумажки знаю, — зло бросил Божич, — знаю, что нельзя нарушать указания, но их можно обойти, ведь обошли же мы на прошлой неделе командирскую верховую лошадь, обошли и съели, а потом сказали, что она пала.

Комиссар ответил не сразу. Да он и не знал, что ответить, сам видел, какое положение. Все были голодны, а продовольствия ни крошки. Запасы, какие были, отдали в санчасть для больных и раненых, а надежда раздобыть что-нибудь по дороге пропала, когда они увидели опустошенные села. Там, где они проходили за последние дни, все было разрушено, сожжено, а люди и скот прятались где-то далеко на летних пастбищах. Пока переходили Романию, нигде не встретили ни одного человека. И здесь, в Шишарке, ни души. Правда, ветки деревьев сгибаются от фруктов, но, проклятая директива, никто не смеет ее нарушить.

— Интендант уехал в бригаду, — после короткого молчания объяснил комиссар. — Подождем, не сегодня — завтра он должен привезти продукты. Да и боеприпасов у нас кот наплакал, мы будем здесь дожидаться обоза. Растолкуйте товарищам, бойцы у нас сознательные, еще немного потерпят. Вот перейдем в Сербию, там уж наверняка будет легче.

— Не подохни, ослик, до зеленой травки, — вздохнул Иво.

— Ну, а ты что предлагаешь?

— Мои предложения запрещены директивой.

Комиссар обиженно нахохлился. Губы у него иронически сжались, лицо стало таким, словно он съел дюжину горьких перцев.

— Посмотрите, как все в жизни меняется, — нервно заметил командир батальона. — Стойло русским подойти к нашим границам, как западные союзники сразу же забыли о нашем существовании. Раньше хоть изредка сбрасывали нам продовольствие и оружие, кое-когда поддерживали нас с воздуха, а теперь…

— Ворон ворону глаз не выклюет… А на нас все шишки валятся, — вздохнул Божич, грызя стебелек.

— Эх, а я и не думал, что вы так наивны, — улыбнулся комиссар в короткие пшеничные усы. — Раньше на Западе рассчитывали на Адриатику. Жили и во сне видели, как по нашему морю плывут их яхты и корабли… Всё на свете политика, даже хлебушек, что мы жуем, политикой пахнет, и наш голод…

— Может, скажешь, что это тоже политика, — уколол его Божич. — Я не верю, это дурные головы придумали.

— Помолчал бы лучше, разве директивы дураки пишут?

— Не люблю я, когда сядут на директиву верхом, как на старую клячу, а слезть вовремя не могут. — Божич сердито повернулся спиной к командиру и комиссару и, опустив голову, отправился в хижину, где расположилась его канцелярия. Ему было тяжело и досадно. Захотелось вдруг пойти к бойцам и поднять их в атаку на сады, а там будь что будет.

Пока он не скрылся из виду, командир и комиссар стояли на месте и молча глядели ему вслед. Потом хмуро уставились в землю. И никто не знает, сколько бы длилось это тягостное молчание, если бы не заговорил Павлович. Командир чувствовал свою ответственность перед бойцами, его мучила совесть. Даже встречаться с ними ему не хотелось, было больно смотреть на их изголодавшиеся лица и устало опущенные глаза.

— А я, по совести сказать, считаю, что Божич прав, — не глядя на комиссара, пробормотал Павлович. — Я знаю, конечно, что есть директивы, знаю, что запрещено, а что разрешается, что можно и чего нельзя, но… — он судорожно сжал кулаки, — тут ни одной собаки нет. И запомни мои слова, если интендант ничего не привезет из бригады, я не вижу другого выхода…

— Оставь, Душан, не будь ребенком, ты забыл, как расстреляли командира второго батальона? За два мешка картошки, которую он разрешил накопать для раненых. Нарушение директивы.

— Сейчас все нарушено, можно и директиву нарушить.

— Я вижу, тебе хочется вылететь из партии.

— Ты мне не угрожай, — огрызнулся командир. — Я не робкого десятка. Пугай женщин в деревнях, а не меня.