Кошмар По-эта

Олимпа Боги! Вас могу ль утратить
И пригвоздиться к вере во Христа?
Могу ль предать своих богов я ради
Терпевшего мучения креста?

И как же в слабости мне уповать
На Бога одного, пусть он велик?
Ужель мне не поможет Зевса рать
В страданиях моих и в грусти миг?

Неужто нет дриад в холмах лесистых,
Где часто я брожу совсем один?
И нет наяд в источниках сих чистых?
И нереид среди морских глубин?

Но никнет вера древности пред новой.
Христово имя воздух сотрясает.
Моя ж душа с расшатанной основой,
Богов в мольбе последней призывает.

On the Ruin of Rome

Low dost thou lie, O Rome, neath the foot of the Teuton
Slaves are thy men, and bent to the will of thy conqueror:
Whither hath gone, great city, the race
             that gave law to all nations,
Subdu’d the east and the west,
             and made them bow down to thy consuls.
Knew not defeat, but gave it to all who attack’d thee?

Dead! and replac’d by these wretches
             who cower in confusion
Dead! They who gave us this empire to guard and to live in
Rome, thou didst fall from thy pow’r
             with the proud race that made thee,
And we, base Italians, enjoy’d
             what we could not have builded.

На развалинах Рима

Низко лежишь, о Рим, под пятою тевтона
В рабстве мужи твои, чтут захватчика волю:
Город великий, племя где то,
                    что народы повергло,
Запад с востоком
                    пред консулами твоими склонив?
Непобедимый, сдался ты всем нападавшим?

Мертв! лишь отбросы жалкие
                    вместо тебя
Мертв! тот народ, что империю дал нам
Рим, ты все ж пал,
                    с гордым племенем, тебя сотворившим,
А мы, итальяшки, владеем тем,
                    чего недостойны.

To Pan

Seated in a woodland glen
By a shallow stream
Once I fell a-musing, when
I was lull’d into a dream.

From the brook a shape arose
Half a man and half a goat.
Hoofs it had instead of toes
And a beard adorn’d its throat.

On a set of rustic reeds
Sweetly play’d this hybrid man
Naught car’d I for earthly needs,
For I knew that this was Pan.

Nymphs and Satyrs gather’d round
To enjoy the lively sound.

All too soon I woke in pain
And return’d to haunts of men.
But in rural vales I’d fain
Live and hear Pan’s pipes again.

К Пану

Раз в долине я лесной,
Ручеек где пробегал,
Наслаждался грез игрой
И тихонько задремал.

Воды разом отступили,
Человек-козел возник.
Вместо ног копыта были,
Бородой украшен лик.

На сиденье он простом
Сладко трели выводил,
Я забыл о всем земном —
Ибо знал, что Пан то был.

Вкруг сатиры, нимфы встали,
Песням радостно внимали.

Пробудясь от сказки сей,
Я вернулся в быт людей.
Лучше б жил я средь полей,
Внемля звукам Пана флейт.

On the Vanity of Human Ambition